Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Не знаю, но других парных предметов в этом фильме я пока не обнаружил.

Я забралась под одеяло к Науэлю и оперлась спиной о подушку. Фильм представлял собой типичную «дорожную историю»: две женщины – молодая и старая – в один прекрасный день решились порвать с убогим прошлым и рванули в путешествие через всю страну.

– Возраст, – сказал Науэль. – Ты рассмотрела дату рождения на ее водительских правах, когда она протянула их полицейскому?

– Мы не знаем, в каком году происходит действие.

– В фильме как недавнее событие упоминается убийство Черера. Это поможет определиться с датой.

– Я даже не знаю, кто это.

– Журналист. Прославился привычкой лезть в чужие дела в стремлении отстоять законность и справедливость, за что его и пристрелили в 61 году. Сейчас его относят к героям, а современники относили к шибздикам, и их мнению я склонен доверять больше.

Меня удивило, что все это известно Науэлю.

– Так… дай-ка посчитаю… – пробормотал Науэль. – Ей двадцать шесть. Проклятое число. Зато легко запомнить. В случае, если возраст второй так и не мелькнет, его легко подобрать. От пятидесяти до шестидесяти лет. Можешь выключить.

– Я хочу досмотреть.

Науэль лег на бок и натянул на голову одеяло. Женщина на экране заплакала, поднимая во мне теплую волну сочувствия. Мне понравились героини этого фильма. Как я сама, они жили в постоянном ожидании дня, когда все изменится или же изменятся они сами. Когда титры поползли по экрану, я посмотрела на притихшего Науэля. Из-под одеяла виднелась только длинная светлая прядь. Меня так и тянуло к ней прикоснуться, но я не стала – хотя что бы он сделал, укусил бы меня? Он спал совершенно беззвучно, как будто даже и не дышал. Я тихонько встала и выключила телевизор. Вернувшись под одеяло, я вытянулась возле Науэля, ощущая исходящее от него слабое тепло, чувствуя болезненный тактильный голод и умиротворяющий покой близости к Науэлю, одновременные «плохо» и «хорошо»… Я задремала…

***

– Я должен уехать, – произнес Науэль тихо, но его слова мгновенно пробудили меня. – Ты остаешься здесь.

– Что? – я смотрела на него снизу вверх сонными глазами, еще не совсем понимая, о чем он и где мы вообще. Науэль сидел на краю кровати, полностью одетый.

– Я не хотел тебя будить, но подумал, что могу напугать тебя, исчезнув без объяснений.

– Куда ты? – я суетливо поднялась.

– В загородный дом Эрве.

– Зачем?

– Испытать наших девушек полуночи.

– Зачем? – растревоженная спросонья, я едва не кричала. – Не все ли тебе равно?

– Я решил разобраться во всем этом. И разберусь.

– Ты действительно ввяжешься в это дело?

– Я уже в него ввязан, если ты не заметила, – Науэль встал. – Я вернусь завтра утром или чуть позже.

– Мы сбежали, вырвались… И ты опять… Не надо ехать туда, – захныкала я, слишком растерянная, чтобы держаться достойно. – Это опасно. Пожалуйста!

– Аннаделла, уговоры бессмысленны, – Науэль направился к двери.

– Не уходи! – крикнула я, скатываясь с кровати и бросаясь в ванную. – Я с тобой!

– Аннаделла…

– Уговоры бессмысленны, – твердо повторила я его же недавнее заявление, хотя пребывала на грани истерики. Мое отражение ответило мне мокрым, испуганным взглядом. – Если придется, я побегу за машиной, как обезумевшая собака.

Науэль протяжно вздохнул.

– У тебя ровно тридцать секунд на сборы. Двадцать девять… двадцать восемь…

Никогда я не одевалась так быстро, но все равно мне пришлось бегом нагонять его на темной, пахнущей сигаретами, лестнице.

– Неужели ты готов рискнуть своей жизнью ради мести? – спросила я свистящим шепотом.

– Я рисковал своей жизнью и по меньшим поводам.

– А моей жизнью ты готов рискнуть?

– Я тебя не звал, но ты решила и устремилась. Так что это ты рискуешь своей жизнью.

– Ну хорошо. Уже два недоумка с начисто отбитым чувством самосохранения.

Науэль раздраженно фыркнул.

В машине мы долго молчали. Науэль выглядел сосредоточенным и бесстрастным, и я знала, что до него не достучишься, когда он в таком настроении. Сама я пребывала в состоянии нервического напряжения, но старалась этого не показать, даже не шевелилась лишний раз, только курила все время.

В магазине «Дом и огород», куда мы заглянули перед тем, как покинули город, произошел эпизод, нелепый в той же степени, что и типичный. Несмотря на вечернее время, у прилавка скопилась небольшая очередь. Перед нами стоял маленький лысенький человек в очках с толстыми стеклами. Когда очередь дошла до него, он извлек из кармана длинный список и начал его зачитывать, делая протяженную паузу после каждого пункта или фразы и затем добавляя: «… пожалуйста».

– И баночку эмали… пожалуйста. Нет, не такой, для покраски деревьев… пожалуйста. С кремовым оттенком… пожалуйста. А скажите, пожалуйста, она не отслаивается? Мой сосед, вы знаете, он строитель, и он говорит, что эмаль этой марки отслаивается. Не могли бы вы дать мне другую… пожалуйста?

Взрыв негодования Науэля был неизбежен.

– Нет, это невыносимо! – воскликнул он, отодвигая коротышку. – Идите вы к гребаной матери! И без всяких «пожалуйста!»

Продиктовав продавщице бандитский набор (липкая лента, кусачки, веревка, фонарик, и к ним почему-то песок, камешки для украшения клумб и пара холщовых мешков), он продолжил свой манифест неадекватности, разорвав липкую ленту и буркнув продавщице:

– Что вы мне подсовываете? Мне этим людей связывать.

У продавщицы стало такое лицо, что я не знала, ругаться мне или смеяться. С одной стороны, вечное хамство Науэля надоело. С другой стороны, впервые меня посетила мысль, что в некоторых ситуациях он начисто лишен понимания, какое впечатление производит на окружающих. Вряд ли он планировал расстраивать, шокировать или насмешить кого-то в магазине.

– С чего вдруг ты вознамерился украшать клумбы? – спросила я в машине.

Науэль проигнорировал мой вопрос. Вскрыв упаковки с камушками и песком, он пересыпал их содержимое в холщовые мешки.

– Жестоко ты с тем типом в магазине, – продолжила я. – Ты порушил его психику.

– Ненавижу избыточную вежливость, – Науэль завязал на каждом мешке по узлу таким образом, что смесь из песка и камней собралась в нижней их части, образуя нечто вроде плотного шара.

– От вежливости с человека не убудет, – машинально заметила я, тревожно наблюдая за его действиями.

Науэль фыркнул. У него определено было другое мнение на этот счет, но, похоже, он сам не знал, какое. Просто нельзя быть вежливым. Он напоминал мне подростка, ужасно обеспокоенного тем, что один неверный поступок, и его назовут хорошим мальчиком. Вот будет позор.

Подцепив мешок за пустой «рукав», Науэль прикинул, удобно ли его держать.