Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Этой ночью ты не видела ни одного.

– Значит, ты не так всемогущ, как можно подумать.

– Вижу, ты не повеселела к утру.

– Повеселею на твоих похоронах, – пообещала я. Не то чтобы я действительно была зла на него, да и вообще спросонья сложно сердиться, но интуиция подсказывала мне, что некоторое время лучше побыть с Дьобулусом жесткой.

– Ты так неаккуратно разбросала свои вещи. Мне пришлось их сложить.

– Не прикидывайся горничной. Ролевые игры меня не интересуют.

Дьобулус вздохнул.

– Где ты набралась таких шуток?

– Забыл, с кем я общаюсь?

– Ах да, с моим мальчиком кто угодно научится язвить, если не будет растворен заживо прежде. Так что насчет моего приглашения?

Я поняла, что спать дальше мне не дадут и, матюгаясь, поднялась и прошла в ванную. Хождение перед Дьобулусом в нижнем белье меня смущало. С другой стороны, это был лучший способ дать ему понять, что его присутствие меня не напрягает. Мне все равно. Как будто его и нет. Я не боюсь его больше.

– Мне нужно платье, – сказала я с полным ртом зубной пасты. – И я должна выбрать его сама.

– Это не проблема. Поехали.

Я поморщилась.

– Нет настроения для прогулок по магазинам. Давай потом. Когда-нибудь.

Дьобулус испарился, после чего я наивно решила, что он признал поражение. Однако вечером, привлеченная шумом, я с удивлением обнаружила в холле выставку вешалок, которые все продолжали вносить какие-то люди. Довольный собой Дьобулус наблюдал за процессом. Здесь были не только платья, но свитера, шарфы, обувь и даже белье.

– Все твоего размера. Не стесняйся, бери что хочешь. Считай это компенсацией морального вреда. И никаких прогулок по магазинам.

– Ну-ну. А куда мы собираемся-то?

Науэль, задумчиво почесывая покрытые аллергической сыпью руки, спустился с лестницы, увидел наш бутик, выпучил глаза и, развернувшись, пошел обратно – видимо, забыл куда направлялся.

– Что происходит у вас с Дьобулусом? – спросил он позже, когда я вбежала в его комнату. И даже поднял иглу проигрывателя, чтобы услышать ответ.

– Мне нужно кое-что, – сгребая со стола косметику, я увидела карандашные отметки на листе с тестовым заданием – Науэль начал его делать. – А, это то, чем ты занимаешься, когда не обращаешь на меня внимания?

– Если я не пошевелюсь, меня отчислят к гребаной матери, – проворчал Науэль. – Зачем тебе тушь и прочее?

Но я уже умчалась к себе. Стоило мне приступить к макияжу, как я услышала голос Науэля сквозь дверь ванной:

– Не злоупотребляй подводкой для глаз.

– Кто бы говорил, моя скромница, – грубо ответила я, снова чувствуя холодное озлобление. – И занеси мне истории болезни. Если ты ни хрена не делаешь, чтобы сдвинуть расследование с мертвой точки, то хоть я займусь.

Спустя десять минут, неожиданно проявив покорность, Науэль вошел в мою комнату со стопкой папок в руках и оторопел.

– Что… ты… Аннаделла, ты собираешься пойти в этом?

Глядя на свое отражение в зеркале на дверце шифоньера, я испытывала удовлетворение и леденящую, злорадную радость. Я не ожидала, что смогу влезть в это крошечное платье, когда брала его, но внезапно оно пришлось мне впору – короткое, с узенькими бретельками и затягивающимся на шнуровку лифом. Я чувствовала себя как в броне, хотя в действительности была почти раздета. К платью я добавила черные чулки и высокие блестящие сапожки, и кто бы теперь сказал, что я невыразительна как воробей, или что эта женщина в зеркале вообще я. Ее макияж был откровенно вульгарен: вызывающие стрелки, три слоя туши на ресницах, а губы так красны, будто она только что пила кровь из чьей-то шеи. Прическа наводила на мысль о стихийном бедствии – пышные, жесткие от лака, топорщащиеся пряди. Называя вещи своими именами, она выглядела как настоящая потаскуха. Я была от нее в восторге.

– Надеюсь, на тебе есть трусы под этой юбчонкой, – сказал шокированный до глубины души Науэль.

– Надейся, – бросила я, проходя мимо него развязной шаткой походкой.

– Ты убьешься на этих каблуках.

– О, я уверена, кто-нибудь успеет подставить мне сильную мужскую руку.

– Причешись!

Я мотнула головой, нагнулась, коснувшись волосами пола, затем выпрямилась и посмотрела Науэлю прямо в глаза. Собственное поведение все еще удивляло меня, но после нашего вчерашнего разговора, озарявшего сумрак искрами, во мне все точно перевернулось вверх тормашками. Мне хотелось кричать, бежать, прыгать, делать что угодно, только не сидеть на месте, чувствуя боль внутри, обжигающую, словно меня нафаршировали тлеющими углями. Вычеркните меня из списков клуба мазохистов!

– Ты что, воевать со мной надумала? – тихо спросил Науэль.

– А ты, кажется, хотел, чтобы я рассердилась? – усмехнулась я. – Ну так я рассердилась, получи. И потом, почему ты считаешь, что все, что я делаю, непременно связано с тобой?

Мои каблуки простучали по полу и затихли на ковре в коридоре.

Осторожно спустившись по лестнице, я вышла из дома. Время успело подобраться к полуночи, на небе сияли чисто вымытые звезды и луна, круглая, как кошачий глаз. Я затряслась от холода, осознав, что вышла без пальто (и без сигарет, что еще хуже), но Дьобулус сразу втянул меня в теплую машину. Он выглядел сверкающим и загадочным, оставив свою элегантность ради вызывающего шика, и я широко ухмыльнулась. Волосы Дьобулус пригладил, не жалея геля, и я едва ли не видела в них свое отражение. Машины охранников Дьобулуса выстроились впереди, позади и по бокам нашей, и процессия уже была готова тронуться, как появился запыхавшийся Науэль и плюхнулся на заднее сиденье.

– Ты же сказал, ты занят, тебя отчислят, – напомнил Дьобулус.

– Ничего, – жадно заглотнул воздух Науэль. – Все равно меня отчисляют каждый семестр. Восстановлюсь, как обычно.

В последний момент приняв решение ехать, он не успел переодеться, и на нем остались те же джинсы и бледно-желтая майка с надписью «Разбитое сердце» на груди.

– Довольно забавно, что сейчас Науэль единственный из нас, кого можно назвать нормально одетым, – сказала я.

Науэль прочитал надпись на своей футболке и ругнулся тихо, но выразительно. Улыбаясь, Дьобулус протянул мне длинную сигарету и взял одну себе. Он чиркнул зажигалкой, и мы одновременно прикурили, столкнувшись кончиками сигарет.

– И мне, – хмуро потребовал Науэль.

– Ты бросил. Шесть лет назад, помнишь? – произнес Дьобулус сладким голосом.

Науэль промолчал, источая возмущение.

Клуб, в который мы приехали, принадлежал Дьобулусу и назывался «Пыльца». Мы прошли внутрь громадного мрачного здания, больше напоминающего заброшенный завод, чем помещение для клуба. Вся надземная его часть действительно пребывала в запустении, но в глубь земли уходило множество подвальных этажей.