Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Уверен, что нет. Пошли.

Я мотнула головой, и случилось удивительное: Науэль схватил меня за руку и стянул со стула – злость на меня преодолела его нежелание идти со мной на физический контакт. Вынужденная встать на ноги, я обнаружила, что пол вовсе не твердый, и то одна, то другая моя ступня проваливается в него, как в песок, отчего меня раскачивает.

– Осторожнее, – нахмурился Науэль.

Он вывел меня в темный коридор и потащил вверх по лестнице. Я хваталась за Науэля даже и в моменты, когда мое равновесие было в норме, и мое сердце сжималось все сильнее, мучая горько-сладкой болью.

Мы вошли в какую-то комнату, похожую на гостиничный номер. Я задумалась, для чего бы она здесь. Мысли пришли в голову очень интересные.

– Ложись, – приказал Науэль.

– Конечно! – воскликнула я. Опьянение сделало меня достаточно смелой и глупой, чтобы обнаглеть. – Кто разденется первым?

– Считай, что моя одежда пришита к телу, – он поднял одеяло и подтолкнул меня к кровати.

– Зато моя, к счастью, нет! – я неуклюже плюхнулась на простыни. Они были прохладные и от крахмала жесткие и ломкие, как бумага. – Да и твоей беде можно помочь. Где мои большие ножницы?

Науэль накрыл меня одеялом. Мышцы предательски расслабились, но я не собиралась сдаваться так легко.

– Эти сапоги – орудие пытки. Не дай мне погибнуть, прояви заботу.

– Только заботу, – мягко подчеркнул он.

– Не торопись. Растяни для меня удовольствие.

Он снял с меня сапоги.

– Теперь платье.

– Но…

– Оно красивое, но в нем трудно дышать.

Обычно у мужчин возникают сложности со всякими пуговицами, застежками и так далее. Но у Науэля шнуровка на лифе не вызвала затруднений. «Большой опыт раздевания», – не могла не подумать я. И одевания.

– Сними его совсем.

– Не хочу.

– СНИМИ ЕГО, – потребовала я металлическим голосом. – Так уж и быть, разрешаю тебе выключить свет, – добавила я мягче.

– Ладно, – вздохнул Науэль. – Приподними бедра, – попросил он после того как щелкнул по выключателю. Однако свет, просачивающийся в комнату сквозь витражное оконце над дверью, не позволил Науэлю с облегчением ослепнуть.

– Для тебя я и ноги могу раздвинуть.

– Лучше убей меня. Откуда у меня ощущение, что ты пытаешься меня выбесить?

– Не знаю, может, потому что так оно и есть.

Я приподнялась, позволяя снять с себя платье. Науэль едва касался меня, но, возбужденная, как кошка, я пребывала на грани истерики.

– Убедился? Белье на мне все-таки есть.

– Это очень хорошо.

– Неужели ты совсем меня не хочешь?

– Нет.

– Нет – хочешь, или нет – не хочешь?

– Нет, не хочу, – он стянул с меня левый чулок. Его пальцы скользили по моим ляжкам равнодушно, как пальцы врача. Я не набрасывалась на него только потому, что понимала, что мне его не одолеть. – Ты мой друг. Это невозможно, – настала очередь правого чулка.

– Чисто физически еще как возможно, – хихикнула я. – А что касается нашей дружбы… Я могу стать для тебя кем угодно.

– Оставайся той, кто ты есть сейчас.

– То есть никем?

– Я же сказал – ты мой друг.

– То есть никто.

– Я не понимаю тебя, Аннаделла, – разозлился Науэль. – Чего ты хочешь от меня? Не отвечай, – прервал он, стоило мне раскрыть рот.

– Ты знаешь, что спать в лифчике вредно – кровообращение нарушается?

– И как это мне удалось выжить… – издевательски буркнул он.

– У меня уже круги перед глазами.

– Пей больше, у тебя будут круги и под глазами тоже.

– Ну, хватит. Расстегни его.

Я сбросила с себя одеяло и села. Науэль умудрился расстегнуть застежку, ни разу не взглянув на меня. Он был холоден, как лед, непоколебим, как скала, и туп, как последняя морская свинка. Надавил мне на плечо, заставляя лечь. Подтянул вверх одеяло.

– Ладно, – в отчаянье решилась я. – Я согласна на минет.

Науэль издал странное придушенное восклицание. Я не сдавалась:

– Тебе ничего не придется делать. Я даже штаны тебе сама расстегну.

– Аннаделла, по-моему, твои домогательства зашли слишком далеко.

Утонувшая затылком в мягкой подушке, укутанная до самого носа, я посмотрела на него, размытого темнотой, и вдруг мои глаза защипало.

– Неужели я такая уродина? Неужели я настолько тебе омерзительна, что ты даже не в состоянии закрыть глаза и представить вместо меня кого-то другого?

– Что за ерунду ты говоришь. Ты мне не отвратительна. И ты… ты вполне симпатичная.

Его характеристика обрадовала меня на секунду, чтобы в следующую вызвать разочарование – он же не назвал меня красивой, да и симпатичная я только «вполне».

– Просто… вот именно с тобой… я не могу, – продолжил Науэль, бросая больше соли на мои разверстые раны.

– Другая женщина с аналогичными физическими параметрами могла бы тебя возбудить?

Я почти услышала, как закрутились шестеренки в его мозге: что хуже, соврать или сказать правду?

– Могла бы. Другая.

– Но почему? – всхлипнула я. – Я же не требую от тебя чего-то необычного! Я не прошу к себе особого отношения. Можешь считать, что у меня сучье бешенство. Разве у тебя совсем нет жалости?

Науэль поднялся с кровати.

– Сбегаешь?

– Да.

– Как всегда. Суть наших отношений – я к тебе пристаю, а ты ищешь лазейку ускользнуть, – Науэль молчал, и я попросила: – Останься, пожалуйста. Полежи со мной.

Он все же лег – на самый край кровати. Я потянулась к нему, но он отстранил мою руку с мягким упорством.

– Если не прекратишь свои глупости, я уйду.

– Это не глупости. Это серьезно.

– Так же серьезно, как пятнадцать минут назад с Дьобулусом.

– Я уже забыла об этом, – глаза слипались. Я повернулась на бок, приложилась щекой к еще не нагревшейся поверхности подушки. – Ты в него влюблен?

– Он мой друг.

– И ты спишь с ним, – я не спрашивала, я утверждала.

Науэль тихонько вздохнул.

– Десять лет, Аннаделла, – тут он, наконец, заметил подвох: – А что?

– Ты с ним трахаешься, и ваша дружба тебе нисколько не мешает! – огрызнулась я.

– В последние годы для меня все стало сложнее.

«Успокойся, – сказала я себе. – Успокойся, дура». Но он должен был быть моим, а был чей угодно, только не мой, и меня душил гнев. Должно быть, Науэль услышал мое участившееся дыхание.

– Дьобулус это вообще отдельный случай. Порой я перестаю воспринимать его как реально существующего человека. Он словно мой дух-покровитель.

– Он преступник.

– Да, ну и что? Может быть, именно этим он мне и приятен. С ним легко. С ним не боишься быть собой, не нужно прятать свои дурные стороны и грязь своего прошлого.

– Он порочен.

– Я тоже.

– Не потому ли, что встретился с ним?

– Нет, у меня были отличные учителя до него.

– Ладно, оставим твои отношения с Дьобулусом. Неужели ты никогда не хотел по-настоящему полюбить кого-то?