Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Если ты хочешь выпить, красотка, сходи сама. Здесь паршивое обслуживание, они не пошевелятся.

– Я хочу просто посидеть.

Сунув руку в карман пальто, я нащупала сигареты и ощутила прилив благодарности к Дьобулусу. Закурив, наконец-то решилась поднять глаза на сидящего напротив. Было сразу заметно, что человек он пьющий, причем часто и помногу. Черты его лица расплылись, а в мешках под глазами могли бы спрятаться мыши. Ему было, вероятно, около пятидесяти, но он казался древним, как трухлявое дерево, изношенным, как старые туфли. Я подумала, известно ли ему самому, какое впечатление он производит? Вряд ли, иначе стал бы он пытаться обмануть кого-то крашеными волосами, тушью на седых ресницах, этой сиреневой блестящей рубашкой с тремя расстегнутыми пуговицами, открывающей увядшую шею и украшенную цепочками дряблую грудь. И все же сходство с сыном было невероятное. Передо мной словно предстал сам Науэль, постаревший и опустившийся, раздобревший на треть от его нормального веса.

– Дай мне сигарету.

– Возьмите, – я придвинула сигареты и зажигалку, все еще не способная справиться с потрясением и успокоиться.

– Чего зыришь на меня? Нравлюсь тебе? – он криво улыбнулся. Зубы у него были ярко-желтые от никотина, десны с фиолетовым оттенком.

«Обязательно брошу курить», – пообещала я себе и суетливо затянулась.

– Может быть.

«Ты ужасен. Мне кричать хочется. Меня бросает в дрожь от тебя».

– Годков тебе сколько?

– Двадцать шесть.

– Сойдет, – мгновенно высосав первую сигарету, он не стал спрашивать разрешение на вторую. – Сейчас малолетки пошли такие наглые, что не поймешь. Накрасит рожу, выставит сиськи, а после неприятности с полицией. Так что я с перепугу начал дуть даже на молоко. А живешь ты где? Далеко к тебе ехать?

– Очень, – сказала я с чувством.

– Ну тогда, детка, отвали и не мешай мне найти кого-нибудь другого.

Я не шелохнулась.

– Скверно выглядите. Тяжелый день?

Он вдруг взглянул на меня внимательно и злобно.

– Твое какое дело?

– Я просто… сочувствую.

Секунд тридцать он рассматривал меня с видом бродячего пса, раздумывающего, вильнуть хвостом или укусить. Я пыталась найти моральную поддержку в музыке, громыхающей в динамиках, но она была незнакомой и неприятной.

– Ладно, решила болтать – болтай, все равно вечер не задался. Но купи мне пива.

В волшебном кармане были деньги. Я купила две кружки и обе поставила перед отцом Науэля. Одним глотком отпив треть порции, он объяснил мне, что врачи запретили ему алкоголь, поэтому он перешел на пиво. «Детский напиток». Детский напиток он мог потреблять ведрами, и вскоре мне пришлось прогуляться до стойки еще раз. Неудивительно, что он выглядит таким опухшим. Отец Науэля … не могу поверить, что все это время он был рядом, в Льеде. После трех кружек и пространной жалобы на здоровье отец Науэля порядочно размяк и начал пить медленнее. Я ощутила боль в спине и поняла, что от напряжения сижу прямо, как палка.

– Принеси еще, – он отодвинул пустую кружку.

– Будьте осторожны, не переберите, вам же еще до дома добираться. Или вас заберет кто-нибудь? – я пыталась разведать его семейную ситуацию.

– Один как перст, – с ухмылкой он показал мне указательный палец, и меня передернуло, когда я заметила, что ноготь на пальце отсутствует.

– Как же так? – сказала я, вернувшись с парой дополнительных кружек. Сказать по правде, меня вовсе не удивляло его одиночество и тем более не интересовало, как этот человек доберется до дома. В моей голове щелкало, отсчитывая секунды пребывания в его компании – я не могла дождаться, когда разрешу себе уйти. Этот человек был плохим. Я понимала это инстинктивно и видела в его пустом, холодном взгляде, ощупывающем, оценивающем твою стоимость: что ты можешь сделать для него, что можешь дать ему. Я бы промолчала, ускоряя шаг, заговори со мной такой тип на улице. – Должен же быть кто-нибудь. Бывшая жена. Не совсем бывшие друзья. Дети.

Некоторое время отец Науэля пялился на меня с мрачной усмешкой. Свет падал так, что его глазницы утопали в тени. Я до сих пор не смогла разобрать цвет его глаз, что меня почему-то тревожило.

– У меня есть сын, но он не проводит меня даже до кладбища, хотя был бы рад, если бы я туда отправился.

– Не может быть, – сказала я и заставила себя не двигаться, когда отец Науэля потянулся ко мне через стол. Его дыхание было гнилостным, как будто он разлагался изнутри.

– Он знаменитость. Вознесся высоко, вот как. И не хочет смотреть вниз, на ту землю, на которой он вырос, – отец Науэля хлопнул себя по груди, цепочки и подвески звякнули. – Давным-давно он сбежал и забыл меня.

Как лягушка, загипнотизированная змеей, я смотрела в черные провалы его глаз.

– Вряд ли он забыл. Возможно, он обижен на вас. По какой-то причине.

– Я старался быть хорошим отцом, готов был сделать для него многое.

– Постарайтесь вспомнить, – попросила я. – Когда все пошло не так?

– Да таким уж он уродился. Мой маленький бриллиант – такой блестящий, такой дорогой, такой твердый: не желает отделить от себя и крошечный кусочек. Разбейся для него в пыль – он не почувствует благодарности. Перешагнет через тебя и сотрет из памяти спустя несколько шагов.

– Думаю, вы заблуждаетесь насчет него.

Отец Науэля покачал головой.

– У моего сына нет души, нет сердца.

Когда мы ехали с Дьобулусом обратно, я плакала. Это были горячие, спонтанные слезы, что как будто лились сами по себе, и я не назвала бы их причину, потому что не знала ее сама. Дьобулус был слишком тактичен, чтобы расспрашивать меня, слишком опытен, чтобы начать утешать, и слишком откровенен, чтобы сделать вид, что ничего не замечает.

– Я беспокоюсь о Микеле, – сообщил он мне после того, как я успокоилась. – Недавно со мной связался его брат. Он стал большим человеком и хочет забрать Микеля, чтобы однажды тот вступил в дело.

Я без уточнений поняла, что подразумевалось под «делом».

– И как ты намерен поступить?

– Посмотрю по ситуации.

– Но не отдашь его?

– Нет, – Дьобулус улыбнулся одними губами. Я понимала, что ему известны мои мысли, но не могла остановить поток. – Ты считаешь странным, что я забочусь о нем?

– Наверное. Довольно-таки.

– Почему?

– Потому что тебе бы больше подошла роль одиночки. Ты волк.

Дьобулус посмотрел на меня с мягкой иронией.

– Волки живут стаями, образуют семьи.

– А, точно, – я смутилась.

– Пока я был один, я ощущал себя изгнанным, – произнес Дьобулус задумчиво. – Отвергнутым всем человечеством. Но я был слишком сосредоточен на выживании, чтобы замечать свое одиночество. Молча нес проклятие, не задумываясь, как бы мне жилось без него. А потом мне позвонила подружка, мимолетная и давно забытая, и сказала, что у нее есть нечто, что она хотела бы отдать мне, и уверена, что я буду готов отблагодарить ее крупной суммой. Когда она принесла мне Лису, Локайю, все изменилось, я сам стал другим.