Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

Мы вышли из машины, и Дьобулус удалился, оставив меня в смешанных чувствах. Я давно уже не понимала, что в действительности довлеет надо мной – личностные изъяны окружающих или же собственные предрассудки, сквозь искаженную линзу которых любой будет выглядеть уродливо.

Мне был нужен Науэль. Несмотря на позднее время, я не сомневалась, что смогу разыскать его в левом, нежилом крыле дома. Слоняясь среди спортивных залов и помещений иногда совсем непонятного назначения, я напевала песенку, не сразу обратив внимание на слова: «Он пьет кровь как лимонад». Меня передернуло.

Науэль обнаружился в зале для стрельбы. Одетый во вчерашние джинсы и футболку, с висящими на шее защитными наушниками, он стоял с пистолетом в опущенной руке и грыз ноготь.

Заметив меня, он надел наушники, сжал пистолет обеими руками и выстрелил, попав точно в центр одной из черно-белых мишеней. Он ничего мне не сказал, но его аккуратно подстриженный затылок так и вопил: «Куда же это вы двинули на ночь глядя?»

– Ничего я не сделала с твоим распрекрасным Дьобулусом, – сказала я, приблизившись. – Мы немного прогулялись. Поговорили о морали.

– Твоя любимая тема.

– Верно. Но наши мнения разошлись по ключевым вопросам.

– Неудивительно. Мне порой кажется, что ты пытаешься быть хорошей изо всех сил, а заодно и всех вокруг исправить. Только вот сама точно не знаешь, что это значит – «быть хорошей», а потому говоришь всякую ерунду в попытках определиться.

– Может быть.

– Думаешь, твое усердие привлечет к тебе внимание? Нет.

Я вспомнила себя в детстве. Какой я была послушной. Помогала маме мыть посуду. Складывала игрушки на место. Не уходила с игровой площадки, даже если торчать на ней была скука смертная. Но мои родители все равно не полюбили меня и вышвырнули из дома после первой же моей ошибки. Впрочем, неважно. Это в прошлом.

– Научи меня стрелять, – неожиданно для себя самой попросила я.

Я заметила его секундное колебание. Затем он протянул мне наушники.

– Так, так и так, – объяснял он, направляя мои движения, прикасаясь ко мне кончиками холодных пальцев, отчего мне было сложно сосредоточиться. Я старалась воспринимать пистолет как игрушку – пусть тяжелый, но все же не настоящий. Не хотела впускать в свой мозг осознание того, что в моих руках оружие. В любом случае… я могу научиться стрелять, в этом нет ничего плохого, ведь сам факт того, что я умею обращаться с пистолетом, не заставит меня направить его на человека.

– Так все-таки, чем занимается Дьобулус, Науэль?

– Всем.

– То есть?

– Ты помнишь взрыв на Южном мосту? Его работа. И еще несколько подобных… акций. Зачистил пару-другую высокопоставленных типов. Прокурор верховного суда… и к его смерти Дьобулус приложил руку, я думаю. Конечно, едва ли он проворачивал все эти дела лично. Но исполнители подчинялись его приказам. Также он подшпионивает для Ровенны, я думаю.

У меня задрожали руки. Пуля ушла в стену. Науэль холодно улыбался.

– Все?

– Еще он контролирует сеть. Как же ты стреляешь… Я, близорукий, и то попадаю в цель!

– Какую сеть?

– Ну… сеть. Оружие, наркотики. И их перемещение из пункта А в пункт Б. Все в порядке, Анна? – спросил Науэль с ядовитой заботливостью.

– Нет, – я мотнула головой, глотая слезы. – Это ужасно и омерзительно. Почему ты остаешься с ним?

Науэль снял очки и протер стекла. Он выглядел смущенным.

– Потому что он мне нужен. Потому что до него я был очень одинок. Потому что я слаб. Потому что у меня тысяча аргументов за то, чтобы быть с ним, и только один против – осуждение воображаемой толпы.

Меня ноги не держали, и я села на пол, положив пистолет рядом с собой.

– Ты плачешь из-за Дьобулуса? – спросил Науэль.

– Нет, – «из-за тебя» – мысленно ответила я. – Сегодня я встретилась с твоим отцом.

– У меня нет отца, – возразил Науэль, сразу каким-то жестким, чужим голосом.

– Я его видела.

– Я не пытаюсь опровергнуть тот факт, что ты видела какого-то человека, но у меня нет отца.

– У каждого есть отец. Живой или мертвый, но есть.

– У меня нет, – продолжал настаивать Науэль вопреки здравому смыслу.

– Он выглядел в точности как ты, вернее, кошмарная версия тебя. Он говорил о тебе ужасные вещи! – вскрикнула я, прервав дальнейшие попытки Науэля заморочить мне голову.

И затаила дыхание, ожидая, когда Науэль произнесет что-нибудь вроде: «А уж что я могу про него рассказать…» Но он молчал.

Моя привязанность к Науэлю была как большое дерево. Она питалась убежденностью, что, какое бы впечатление он ни производил, что бы ни говорил, на самом деле он человек пусть запутавшийся и неоднозначный, но не плохой. С тех пор, как обстоятельства соединили нас друг с другом на семь дней в неделю, его распущенность, его цинизм, его небрежная грубость, его поступки, которые я наблюдала сама и уже не могла отнести на счет лживых сплетен, были как удары топора для моего дерева. Встреча с отцом Науэля стала очередным и сильнейшим из них, и дерево пошатнулось. Науэль унаследовал внешность этого человека… по их сосудам бежала общая кровь… Если бы на этом проявления их родства заканчивались… Мне нужна была его откровенность, хотя бы для того, что сохранить в себе веру, что между нами еще остается близость. Я не получила искренности, как не получала никогда.

Микель, объявившись в момент, когда тишина стала совсем уже невыносимой, потянул Науэля за рукав.

– Тебе звонят.

Я не собиралась подслушивать. Просто Науэль все еще разговаривал, когда я шла к себе в комнату, и мой путь пролегал мимо библиотеки, дверь которой была приоткрыта. Его интонации были мягкими, как пух цыпленка.

– Я хотел бы увидеть ошметки его плоти на асфальте. Почти уверен, что не выдержу и прикончу его в одну дождливую темную ночь, а Лисица потом докажет, что я был не в себе, что мою душу захватили демоны, – Науэль выслушал ответную реплику и согласился: – Да. Да! – он рассмеялся. – Ты прямо как холодный пломбир для моих раскаленных нервов. Хотелось бы мне быть сейчас рядом с тобой. Я скучаю по тебе, обожаю, люблю тебя, Ирис.

Это был финальный залп для меня, и я ударилась в бегство.

– Аннаделла! – закричал Науэль, выскакивая из библиотеки.

Я бежала по коридору, вдоль настенных светильников, источающих приглушенный теплый свет, пока не угодила прямо в объятия ожидающего меня Дьобулуса. Покорно я проследовала за ним в его кабинет, где Дьобулус усадил меня в кресло и протянул мне бокал коньяка. Я едва понимала происходящее. Вокруг все падало, меня оглушал грохот. Я чувствовала острую боль в груди, как будто в меня выстрелили. Не произнося ни слова, Дьобулус присел на подлокотник моего кресла. У него был несомненный дар говорить и молчать исключительно вовремя. Часто использующееся в любовных романах выражение «разбитое сердце» звучало, как мне всегда думалось, напыщенно и надуманно. Но так это ощущалось сейчас – как будто пульсирующий комочек плоти внутри меня разрывается на куски.