Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Это для меня недопустимо.

– Почему?

– Потому что любовь – мерзость.

Отвращение в его голосе было настолько искренним и странным, что я рассмеялась от растерянности:

– Мерзость?

– Это чувство, которое делает человека глупым, жалким, ничтожным, позволяет кому-то играть с ним, как с куклой.

– Даже не знаю, что сказать. Это очень… специфический взгляд…

– В любви нет выбора, только случай. Она может привязать к человеку, не заслуживающему ничего, кроме презрения. Сделать рабом ничтожества.

– Ты говоришь о любви так, как будто она неподконтрольна, хаотична и совершенно бессмысленна.

– Она такая и есть.

Науэль рассердился; не имело смысла продолжать разговор на эту тему, тем более что мне становилось все сложнее сопротивляться сонливости. Я слышала голоса вдали, различала слова чужого языка. Он был как шипение змеи, как лай собаки, но затем вдруг стал мне понятен. Люди просили о помощи, но я не могла им помочь. Или себе… Клинки засверкали в окружающей меня тьме – кошмар, просачивающийся в реальность…

– Останься со мной. Я боюсь страшных снов, – сонно попросила я и свернулась под одеялом.

– Я… да, хорошо, – он повернулся на бок, лицом ко мне. – Аннаделла, я немного подумал над тем, как себя вел, и…

Его слова растворялись в темноте моего сознания, не оставляя следа, как сахар в воде.

– Ладно, – вздохнул Науэль.

Я спала так крепко, как будто на время прекратила существовать вовсе. Проснулась в неопределенное время и в одиночестве, но мое самочувствие было не так плохо, как следовало ожидать, хотя я не сразу смогла вспомнить, где нахожусь. До дома мы доехали в молчании – меня потряхивало с похмелья, Науэль настолько ушел в себя, что не слышал, даже когда к нему обращались, а Дьобулус загадочно улыбался себе под нос, не нуждаясь в общении.

Микель приветствовал нас бурно как никогда, но это не помешало нам заметить Анник, метнувшуюся к выходу, и Дьобулус вопросительно поднял брови.

– Мы просто говорили, играли в видеоигры, – пробурчал Микель.

Позже я поднялась в кабинет и застала хозяина дома проповедующим:

– Анник невинна. Ее следует поберечь.

Микель выслушивал его с помидорно-красным лицом.

Я оставила их наслаждаться общением, возвратившись только час спустя.

Большой экран на стене был включен – Дьобулус смотрел новости. Сообщали, что для обсуждения назревших между двумя странами проблем приезжает ровеннская делегация во главе с их правителем. Дьобулус выглядел каким-то загруженным, и я решила его не беспокоить. Уходя, я бросила взгляд на не замеченного мною ранее Микеля. С безмятежным видом он свернулся в кресле, поглаживая одну из своих голохвостых любимиц. Каким-то образом по завершению беседы о целомудрии ему удалось не удариться в поспешное пристыженное бегство.

Остаток дня я провела в своей комнате, прислушиваясь к завываниям ветра, раскачивающего деревья, и читая истории болезни. Я пыталась уловить нечто общее, тот признак, по которому Эрве объединил их. Чужое несчастье излагалось по-врачебному сухо, но краткость изложения лишь заставляла задуматься над тем кромешным отчаяньем, что порой было обозначено всего-то парой слов. Все эти люди были несчастны. Они слишком цеплялись за прошлое и, с точки зрения нормального человека, частенько вели себя нелогично. Они не могли выстраивать здоровые отношения, были склонны к зависимостям, а по ночам долго лежали без сна, придавленные тяжестью жизни. Когда им наконец удавалось уснуть, они видели дурные сны.

Утомившись, я вытянулась на кровати и, глядя в потолок широко раскрытыми глазами, задумалась над тем, что мешает нам жить. Почему счастье оставляет нас сразу, как только заканчивается, а боль, страх, разочарование въедаются в кости, остаются внутри навсегда? Мне вдруг захотелось пойти в комнату Науэля, извиниться за то, что была с ним груба. Послушать вместе пластинку, поболтать, просто посмотреть на него. Его поведение уже не казалось мне ранящим и обидным. Я простила его.

– Дождь зовет, – объявил Дьобулус, вдруг материализуясь возле моей кровати.

– Что за привычка подкрадываться?

– Осталась с тех времен, когда все приходилось делать самому, – очаровательно улыбнулся Дьобулус.

Я вспомнила горячие прикосновения его губ. Как это ни печально, но я чувствовала симпатию к нему. Хуже того – нечто в нем притягивало меня с самого начала, несмотря на его жестокость и весьма сомнительный род деятельности.

– Я принял окончательное решение встать на твою сторону, – продолжил Дьобулус. – Тебе очень повезло, не то я сдул бы тебя, как пылинку. Собирайся.

– А я бы, разозлившись, обрушилась на тебя, как кирпич. Куда мы?

– Не куда, а к кому.

– К кому?

– Навестить одного старого друга.

– Нет у меня старых друзей.

– С этим, будь уверена, ты хорошо знакома.

Дьобулус был явно настроен морочить мне голову, и я прекратила расспросы. Молча натянула темно-серое шерстяное платьице – одно из выбранных вчера, прошлась расческой по волосам, и мы поехали. На этот раз без охранников, но в машине с затемненными и, я уверена, бронированными стеклами.

– У тебя много врагов?

– Сотни. Тысячи, – усмехнулся Дьобулус.

Я молча кивнула, не готовая развивать опасную тему. Машина скользила по асфальту с плавностью движущегося по воде лебедя. Я была так задумчива, что не замечала ни времени, ни расстояния, и удивилась, обнаружив, что мы добрались до Льеда. Опять этот город! Я ни секунды не скучала по нему.

Дьобулус протянул мне руку, помогая выбраться из машины. Недавно прошел дождь, и в лужах отражались неоновые вывески, пятнами разноцветного света освещающие откровенно злачную улицу. Мы стояли напротив бара «Разбитая луна». В окне призывно мигал сложенный из светящихся трубок стакан.

– Тебе лучше пойти без меня. Опять ты без пальто… возьми мое, – сняв с себя пальто, Дьобулус набросил его мне на плечи.

– Как я узнаю того человека?

– Узнаешь, будь уверена.

– Ладно. Если ты бросишь меня и уедешь, я вернусь пешком и подожгу твой дом.

– Ничего не поделаешь. Я построю себе новый.

Внутри бара, как и следовало ожидать, оказалось темновато и грязновато. Поток холодного воздуха, ворвавшийся за мной, колыхнул сизый дым. Я осмотрелась. Кого я должна здесь встретить? Эти испитые лица не вызывали желания завязать беседу с их обладателями. Мой взгляд блуждал недолго, а потом застыл, застрял на этом человеке. Науэль упоминал об отце так редко и уклончиво, что я даже не могла понять, жив ли он. Одно было для меня кристально-ясным: Науэль его ненавидит. Ненависть так и переполняла его, сочилась, как яд.

Я поплотнее запахнула пальто Дьобулуса, подошла и подсела за столик. Отец Науэля обратил на меня тяжелый, сонный взгляд.