Виталий Конеев - Гнев Бога

– Ты, Мариамна, сделал меня таким. Ты погубила во мне правду, добро и веру.

И пьяный от несчастья и горя, Ирод, едва – едва переставляя ноги, ушёл на лестницу, сел на ступеньку. И сидел многие часы…

Антипатр встряхнул головой: нет – нет! Иродиада не иудейка. Она воспитана в Риме и ей свойственно понятие доброты и благодарности. Она хоть и не любила его, но не презирала, а часто вела себя великодушно с ним.

Антипатр быстро подошёл к Иродиаде, взял её под руку, а слугам сделал знак остановиться. И он стал ждать: что могла ответить на это жена? Замирая душой, смотрел в её гневное, порозовевшее лицо и мысленно умолял Иродиаду подарить ему чуточку добра.

Иродаида слегка прижалась к мужу, понимая, что он хотел от неё и, надеясь этим жестом скорее получить его согласие, уже спокойно сказала:

– Царь, вели его казнить и принести его голову мне на пир.

Он, благодарный ей за нежное прикосновение к нему, которое для него имело Вселенское значение, смеясь, ответил:

– Это всегда успеется.

Иоанн повернул свой крест в сторону тетрарха.

– Царь, не должно тебе иметь жены брата своего живого.

Иродиада просительно взглянула на мужа, сердито покусывая пухлую нижнюю губку. Но Антипатр, придя в хорошее расположение духа от того, что его просила любимая женщина, вновь рассмеялся и хлопнул Крестителя по плечу.

– Он развлечёт нас по дороге домой. Мы сейчас же возвращаемся в Тибериаду.

– Но ведь ты хотел поговорить с прокуратором.

– Нет. Я передумал.

И он приказал слугам немедленно седлать коней, после чего обратился к Иоанну:

– Я живу по собственным законам. И не мешаю тебе жить, даже больше: ты мне нравишься. Но не раздражай меня.

Пророк усмехнулся в ответ.

– Царь, я должен всем сказать о твоём грехе, чтобы люди знали и остерегались творить грех, ибо никогда им не видеть Царствие Божия. – Он быстрым шагом покинул двор и громовым голосом закричал на улице: – Люди, идите сюда!

Иродиада топнула ногой.

– Заставь его молчать!

Она в эту минуту была слабой и беззащитной, Антипатр чувствовал себя повелителем и человеком сильным. Он снисходительно глянул на ней и добродушно ответил:

– Не могу же я казнить его за такой пустяк. – И, протянув ей руку, он многозначительно добавил: – Дома я подумаю, что с ним сделать, если ты, конечно, попросишь меня об этом.

Глава тридцатая

Цезарь перепрыгнул через лежащих на его пути Иуду и Марию и бросился по улице в ту сторону, где только что скрылись за поворотом назаретяне, уводя с собой учителя. Теперь им хотелось насладиться его страхом – ведь каждый человек боялся смерти.

За последними домами кривой улицы была широкая горная поляна, окружённая невысокими скалами. Там, в конце поляны был обрыв, с которого назаретяне бросали вниз, в пропасть мёртвую скотину и мусор. И куда в эту минуту, улюлюкая, увлекали Иешуа, глумливо изображая, как он проповедовал своё милосердие. Иные сердились на учителя за то, что он не сопротивлялся, кричали ему:

– Ишь, идёт! Думает: прогулка! А вот как полетит, так завоет!

Озлоблённо со всего маха тыкали в него палками.

– Эй, да мы тебя на смерть ведём. Неужели тебе не понятно?

И дёргали его за волосы, и, торопливо набирая в рот слюну, плевали ему в лицо и стонали в предвкушении удовольствия от зрелища его смерти.

Тиберий остановился на краю поляну и долго хищным взглядом наблюдал за толпой назаретян. И когда заметил, что им осталось до обрыва пройти не более десяти локтей, он крикнул, властно протянув вперёд руку:

– Стойте!

Скалы отразили его крик и многократно увеличили. Народ замер. Так повелевать мог только господин. Они же были рабами. Оглянулись и, не видя из-за далёкого расстояния, лицо человека, тем не менее, затрепетали от страха. Тиберий указал пальцем на Иешуа.

– Ты! Подойди ко мне!

Люди стояли оцепеневшие, близко друг к другу. Иешуа боком прошёл между ними и приблизился к Цезарю. Тот, внимательно оглядывая учителя, спросил:

– Знал ли ты, что я спасу тебя?

– Нет, Цезарь, не знал. Все мои помыслы и чувства были заняты моими учениками.

– А теперь ты знаешь: зачем я здесь?

– Знаю.

– Отвечай.

– Душа твоя ищет правды и добра и не находит их.

– Остановись, может быть, ты и прав, но я не хочу этого слышать.

Тиберий сильным жестом руки приказал назаретянам покинуть долину. И те, боясь грозного взгляда Цезаря, прикрывая свои лица руками, надеясь, что Цезарь их не разглядел, не запомнил и не сможет потом притянуть их к ответу, убежали в город.

Тиберий обошёл кругом Иешуа, потрогал его плечи, спину.

– Слабый ты. Не годишься для борьбы. Но вижу и не люблю: ты честен и…– Тиберий протестующее мотнул головой, -…и не прав! – И озлоблённо продолжал говорить: – Ты исходишь из того, что люди изначально добрые, что лишь покажи им доброту, и они – не сразу – но пойдут и станут другими.

– Да, Цезарь!

Цезарь со стоном обхватил свою голову руками, и на его глазах заблестели слёзы, скатились на лицо крупные капли слёз. Но он в это время жалел не Иешуа, а своё далёкое прошлое.

– Я тоже так думал когда-то. Я был другим.

Он глубоко вздохнул и, поигрывая пальцами, заговорил:

– Люди тянутся к добру и творят его только после великих страданий. Кто не испытал их, тот порождает зло, даже если он милосерден. Мир должен тысячи лет захлёбываться кровью, прежде чем изменится в лучшую сторону. И он это сделает без твоих слов!

– Я помогу миру хоть на секунду раньше стать добрей.

– Тебя никто не услышит, потому что всюду торжествует зло. И вот пример. Тиберий быстрым движением схватил руку Иешуа, и они оба взлетели в небо, помчались вдаль. Принцеас азартно показал вперёд пальцем.

– Вот там Афины. И там сейчас философы, которые считают себя солью Земли, спорят о добре и зле. Вот мы и спросим у них: кто из нас двоих праведник, а кто – злой и лицемер.

Они опустились на площадь в одинаковой одежде с лицами родных братьев. Тиберий, добродушно улыбаясь, спросил учёных мужей:

– Скажите нам: кто из нас двоих лицемерен и зол, а кто – праведник?

Учёные мужи обрадовались такой задаче, подошли к ним ближе, начали внимательно осматривать братьев и сразу ощутили исходившую от Тиберия злую непреклонную волю, которая ломала их сознание и подчиняла себе. Но Тиберий на вид был добряком, улыбался, шутливо гукал, пританцовывал, делал «глазки». И учёные мужи, подавленные и очарованные – потому что сломанное сознание, превращённое в рабское – всегда очаровывается грубой силой и любит её любовью жгучею – указали на Цезаря руками.

– Ты – праведник, а он – злой лицемер.

Тиберий порывисто обернулся к Иешуа и сжал его худые плечи, заглянул ожидающе в глаза.

– Ну, убедил ли я тебя?