Руслан Передельский - Чугунные облака

Захотелось провалиться. Чтобы весь этот балкон рухнул вниз. Чтоб я исчез как фантом, растворился в воздухе как мираж среди пустыни. Но вместо этого я бросился к двери, закрыв её максимально аккуратно. Послышалось лишь тихое «щёлк!» и я был на свободе.

Вся неловкость ситуации осталась за деревянной дверью. Звонкий голос Ростислава доносился даже в просторный коридор. Я чётко различал слово «Бог» в предложениях. Жар продолжал запекать кожу, краник лопаться от желания. А коридор казался бестолково длинной вечностью. Сплошь хрустальные люстры и броские кандилябры. Высокие потолки и скользкий деревянный паркет. Помпезно, но всё это пролетает мимо, когда весь мозг занят мыслями о так нужном сейчас писсуаре, а в ушах стоит тихое журчание.

Я отлил. Выйдя из туалета сразу же прояснился бас Ростислава. Сейчас, голос казался пением игрушки Санта Клауса: «хо-хо-хо!!!»

Жар не сходил. По телу стекал пот – мерзопакостное чувство. Чувствую капли под узкими джинсами, но сделать ничего не могу. Лишь почесать бедро.

Страх как не хотелось возвращаться в зал, привлекая на себя взгляды всех кого можно. Шаркать ногами, нарываясь на осуждающее причмокивание «высшей касты», как и подобает сидящей на высшем балконе.

Я подался по коридору в совершенно противоположную сторону. Помпезные однообразные пейзажи огибали зал заседаний вокруг, деревянные двери встречались каждые два метра. Между ними стена, заклеенная безвкусными шелковыми обоями, увешанная черно-белыми фотографиями в рамках. Город до пожара, во время и после. Отцы-основатели, подобные тут Лиге Справедливости, Суперменом в которой был Дилан Грин, его светлость высочество-превосходительство.

Коридор прервала мраморная лестница, аккуратным полукругом уходя вниз. Над холодными ступенями висел самый видный портрет. Он, культовый Д. Грин. Седая бородка, томный, но заинтересованный взгляд в сторону.

Будто в момент фотографирования его окликнули: «Дилан!», а он ответил «Чё?» посмотрев влево во время вспышки. Глаза, вполне вероятно, у него были серые. Этот типаж коренных американцев из Новой Англии, почему-то, всегда представлялся мне с серыми глазами.

Даже когда передо мной черно-белое фото.

Миновав лестницу я вышел к двери ведущей в партер. Вокруг неё за прозрачными стеклянными стеллажами был выставлен псевдо-ценный исторический хлам. Разные вещи «тех лет», что не страшно выставить в лёгкой доступности для всего города. Пыльные книги, сборники стихов от малоизвестных авторов, желтоватые фото здешних мест. Внимание привлекали золотистые часики, как у кролика из сказки Льюиса Кэролла, блестящая цепь тянулась от тонкой крышки неаккуратной змейкой.

Должно быть, весьма ценная вещь. Самая ценная из представленных тут. Время на циферблате остановилось на семи часах и тридцати семи минутах. А дальше очередная череда хлама – грязные платья, будто украденные с уличных постановок, разбитые кувшины из-под вина. «Собирайте всё барахло, что сойдёт за старинные вещи!» – скорее всего, с таким словами создавалась выставка. «Пиши весь бред, что приходит на ум при взгляде на эти собиратели пыли!» – с такими словами писались таблички для этой выставки.

«Кувшин, из которого пил Д. Грин» – выставлен как священный Грааль. Не удивлюсь, если рядом будет зацементирован волосок с его седой бородки. Интерьер мэрии представлял гораздо большую культурную ценность чем все эти вещи – вычурный и величественный. Явно не подходящий под здешние пейзажи. Кажется, за углом, за хрусталём очередной броской люстры начинаются сумасшедшие яркие вечеринки, за которыми наблюдает Гетсби из романа Фитцжеральда. Высокие потолки, вырезанные из дерева узоры – интерьер больше характерен для Детройтских миллионеров из двадцатых, обожающих подобный праздник величия.

Всё тут дышало тогдашними представлениями о роскоши, и ты дышал вместе с этой атмосферой сказочности.

Удивительное здание.

Тихие всхлипывания эхом разносились по коридору. На мгновения низкий тембр священника отошёл на второй план. В ушах зазвенел девичий плач.

«Хнык-хнык-хнык»

На нём сфокусировался мой мозг, привыкший за последние дни придирчиво уделять внимания деталям. Плачь казался далёким, но при этом я смог отчётливо расслышать за ним тихий девичий голос.

«Хнык-хнык-так-хнык-жаль»

Он становился ближе, эхо нарастало. Я почувствовал чьё-то присутствие. В этом длинном коридоре, между высоких потолков и среди прозрачных стендов я не один. Плачущая девушка рядом, но в поле видимости она не появлялась. За толстой колонной, украшенной золотистыми узорами (ветви винограда, кленовые листья) показалось тонкое платье белоснежного цвета, развивающееся на появившемся ниоткуда сквозняке.

«Как всегда, сквозняк задул вовремя»

Лёгкий ветерок развивал воздушную юбку, оказавшуюся весьма длинной. Ткань ходила волной, на ней виднелись тёмные пятна, будто совсем недавно девушка грохнулась в лужу. Глаза поднялись вверх, на красивое ангельское лицо – тонкие пропорции, чаще всего встречающиеся у фарфоровых кукол. Золотистые локоны, прикрывающие уши, спускались на спину. На ледяных бледных щеках блестели слёзы, застывшие на месте. Влажные глубокие глаза сверкнули, отобразив в себе мигающий фонарь. Рядом со слезами тёмным следом застыла чёрная тушь, ресницы девушки прилипли одна к другой, как замёрзшие влюблённые.

Белое платье, казалось, желало накрыть собой всю стоящую вокруг мебель, превратив холл мэрии в место расследования преступления. Платье витало в воздухе, оно тянулось ко мне шёлковой тканью. Сейчас, пятна внизу юбки можно было рассмотреть в деталях: словно рассеянный прохожий наступил туфлей на белоснежный наряд. Печальные глаза блеснули в мою сторону. Девушка наконец обратила внимание на одинокого парня посреди коридора, в аккурат напротив деревянной двери.

– Ты в порядке? – спросил я, делая шаг ближе. Печальная незнакомка отступала, смотря на меня как на сбежавшую из зоопарка зебру. Пухлые алые губы разомкнулись, она хотела что-то сказать, но вместо этого рот растянулся в широкой улыбке.

Возможно лучезарной, если на неё посмотреть в нормальном ракурсе анфас. Девушка же поникла, опуская лицо вниз. Улыбка блеснула снизу вверх, переменившись с лучезарной в роковую. Злоба в ней не сквозила, напротив – игривость и кокетство.

Блондинка хихикнула, позабыв о том что в её глазах продолжали стоять слёзы.

Она взмахнула воздушном платьем, стремительно скрывшись в соседнем коридоре. Секунда – и незнакомка кажется видением, посетившим меня посреди городской ратуши.

В горле стал ком. Невидимая сила толкала меня под задницу, затягивая в соседний коридор. Белоснежное платье сверкнуло за бюстом Джона Грина, волнистые локоны тянулись следом за девушкой.