Питер Страуб - История с привидениями [litres]

Дон раскрыл книгу на заложенной странице; ни один из старых адвокатов не пошевелился.

«Даже в такую несомненно счастливую и удачливую жизнь, каковой была моя, вторгались темные и горестные периоды и оставались в ней месяцами и годами неизгладимой печали. Год 1958-й был одним из них; пожалуй, лишь бросив себя в водоворот работы, я смог в том году поддерживать свой рассудок в полном здравии. Узнавая солнечные акварели и строгое симметричное экспериментаторство в масле, характерные для моих работ предыдущих пяти лет, люди расспрашивали меня о стилистической перемене, которая привела меня к так называемому Сверхъестественному периоду. Сейчас я могу лишь сказать, что психика моя была тогда скорее всего нестабильна, и полный разброд чувств и ощущений нашли выражение в работе, которую я почти насильно заставлял себя выполнять.

«Самый мучительный период начался смертью моей матери, Джессики Осгуд Мобли, чье влияние и мудрые советы были…» – здесь я пропущу пару страниц. – Дон поискал в книге. – А вот, слушайте: «Второй, более тягостной потерей, стала потеря моего старшего восемнадцатилетнего сына Шелби, наложившего на себя руки. Я упомяну здесь лишь те обстоятельства его смерти, что прямым образом привели к возникновению так называемого Сверхъестественного периода моих работ, поскольку эта книга главным образом о творчестве в моей жизни. Однако должен упомянуть, что мой сын был человеком беззаботным, простодушным и энергичным, и я уверен, что лишь колоссальный моральный шок, непредвиденное внезапное столкновение с невероятным злом могли толкнуть его на самоубийство.

«Вскоре после смерти моей матери просторный дом рядом с нашим приобрела процветающая привлекательная женщина лет сорока, вся семья которой состояла из четырнадцатилетней племянницы, находившейся под ее опекой после смерти родителей. Миссис Флоренс де Пейсер, особа приветливая, но довольно сдержанная, была женщиной с очаровательными манерами; она проводила зимы в Англии, как и мои родители: она казалась представительницей другого поколения, и я порой подумывал, не написать ли мне ее акварельный портрет. Она коллекционировала картины, я обратил на это внимание, побывав у нее в гостях, и даже неплохо знала мои работы – хотя мой абстракционизм того периода едва ли имел что-то общее с ее французскими символистами! Но несмотря на все обаяние миссис де Пейсер, главной прелестью ее дома очень скоро стала ее племянница. Красота Ами Монктон была почти божественной, она казалась мне порой самым женственным существом на свете. Каждое движение, входила ли она в комнату или наливала чашку чая, было наполнено неуловимой грацией. Девочка была само очарование, самообладание и скромность, деликатная и утонченная, как (только, признаюсь, более умная) Пенси Осмонд, ради которой Изабель Арчер Генри Джеймса с такой готовностью принесла себя в жертву. Ами была желанной гостьей в нашем доме: она произвела впечатление на обоих моих сыновей».

– Это была она, – сказал Дон, – четырнадцатилетняя Альма Мобли, под управлением миссис де Пейсер. Бедняга Мобли не ведал, что он впустил в свой дом. Он продолжает: «Несмотря на то что Ами была ровесницей Уитни, моего младшего сына, именно Шелби – чувственный Шелби – сблизился с ней. Поначалу я думал: то, что он уделяет столько времени девочке на четыре года младше его самого, является всего лишь свидетельством политеса Шелби. И даже когда я подметил явные признаки влюбленности (бедный Шелби начинал краснеть при одном упоминании ее имени), мне и в голову не приходило, что они не отказывают себе в поступках отвратительного, унизительного или преждевременного характера. По правде говоря, это было одной из самых отрад моей жизни – наблюдать, как мой высокий, красивый сын прогуливается по саду с очаровательным ребенком. И я вовсе не удивился, а скорее даже слегка обрадовался, когда Шелби категорично заявил мне, что когда Ами Монктон исполнится восемнадцать, а ему двадцать два – он женится на ней.

«Спустя несколько месяцев я начал замечать, что Шелби стал все более замыкаться в себе. Он перестал интересоваться друзьями и последние месяцы своей жизни был всецело сосредоточен на семействе де Пейсер и мисс Монктон. А недавно к ним присоединился слуга Грегорио – мужчина мрачной наружности, похожий на латиноамериканца. Я невзлюбил Грегорио с первого взгляда и пытался предостеречь на его счет миссис де Пейсер, но она ответила, что знает его и его семью уже много лет и что он прекрасный шофер».

«В своем кратком повествовании могу лишь сказать, что в течение последних недель жизни мой сын казался изможденным и вел себя исключительно замкнуто. Я впервые поступил с ним как суровый отец и запретил ему общаться с семьей де Пейсер. Его поведение наводило меня на мысль о том, что под влиянием Грегорио он и девочка экспериментировали с наркотиками, – а возможно и с недозволенным сладострастием. Пагубное и унижающее человеческое достоинство семя, марихуану, даже в те времена можно было отыскать в бедных кварталах Нового Орлеана. И еще меня страшило, что они чересчур увлекались креольским мистицизмом. Подобное занятие прекрасно сочетается с наркоманией».

«Во что бы ни был вовлечен Шелби, результат оказался трагичен. Сын не подчинился моим приказам и втайне продолжал наведываться в дом де Пейсер; и в последний день августа он вернулся домой, взял мой служебный револьвер, который хранился в ящике комода моей спальни, и выстрелил в себя. И именно я, работавший в домашней студии, услышал выстрел и обнаружил тело».

«То, что за этим последовало, несомненно стало результатом шока. Мне не пришла в голову мысль вызвать полицию или скорую помощь: не помню, как я вышел из дома, почему-то вообразив, что помощь уже прибыла. Я очутился на дороге. Я искал особняк миссис де Пейсер. И то, что я увидел там, чуть не лишило меня чувств».

«Мне показалось, я заметил шофера Грегорио, стоявшего у окна верхнего этажа и презрительно усмехавшегося мне оттуда. Злорадство и враждебность, казалось, исходили от него плотной волной. Он ликовал. Я попытался закричать и не смог. Затем я посмотрел вниз и увидел кое-что пострашнее. Ами Монктон стояла подле угла дома, пристально смотрела на меня, но лицо ее было серьезным, абсолютно спокойным и бесстрастным. Ее ноги не касались земли! Казалось, Ами парила в девяти-десяти дюймах над травой. Беззащитный перед ними, я чувствовал такой ужас, что прижал ладони к лицу. Когда через несколько мгновений я отнял их и поднял глаза – никого не было».

«Миссис де Пейсер и Ами прислали цветы на похороны Шелби, правда, к тому времени они уже уехали в Калифорнию. И хотя я тогда убедил себя, как уверен и поныне, что девочка и шофер мне пригрезились, – я сжег те цветы, не позволив украсить ими гроб Шелби. Картины моего так называемого Сверхъестественного периода, которые я предлагаю теперь обсудить, были порождением этой трагедии».