Питер Страуб - История с привидениями [litres]

Спустя неделю Хелен осталась у меня на ночь. Она не была девственницей и твердо верила, что влюбленность ей не грозит. Фактически она пришла к этому решению с той же порывистой аккуратностью, с какой работала над своими шотландскими чосерианцами.

– Ты никогда не влюбишься в меня, – сказала она. – И я не жду этого. Так лучше.

Тогда она провела у меня две ночи. По вечерам мы вместе ходили в библиотеку и исчезали в своих кабинках для индивидуальной работы, как будто нас ничто не связывало. Единственный раз я убедился в том, что это не так, когда однажды вечером, неделю спустя, увидел у дверей моей квартиры Мередит Полк. Она была в том же свитере и джинсах.

– Вы дерьмо, – зашипела она на меня, и я поспешно открыл дверь и впустил ее.

– Бессердечный ублюдок! – продолжила она, войдя. – Вы собираетесь лишить ее шансов на получение должности. Вы разбиваете ей сердце. Вы обращаетесь с ней, как со шлюхой. Она слишком хороша для вас. Вы и мизинца ее не стоите. Хелен посвятила себя преподаванию, и это в ее жизни главное. Я-то это поняла, но не думаю, что вы тоже. И я не думаю, что вы посвятили себя чему-то, кроме секса.

– Давайте по порядку, – сказал я. – Каким образом я могу лишить ее шансов на получение должности?

– Это ее первый семестр здесь. Вы же знаете, за нами наблюдают. И как это выглядит: новенькая преподавательница прыгает в постель к первому встречному?

– Это Беркли. Я не думаю, что кто-то обратил внимание или кому-то до этого есть дело.

– Свинья! Это вы не обращаете внимания и вам ни до чего дела нет – вот и вся правда. Вы любите ее?

– Уходите, – сказал я, теряя терпение. Она была похожа на рассерженную лягушку, которая квакает, защищая свою территорию.

Сама Хелен появилась через три часа, бледная и потерянная. Она не стала обсуждать поразительные обвинения Мередит Полк, но сказала, что прошлым вечером у них состоялся разговор.

– Мередит слишко любит покровительствовать, – сказала Хелен. – Она, наверное, показалась тебе ужасной. Мне так стыдно, Дон, – она заплакала. – Пожалуйста, не сердись на меня. Не надо. Это так глупо: все от того, что последние две ночи я не могла работать. Я чувствую себя такой несчастной, когда тебя нет рядом. – Она потерянно взглянула на меня: – Мне не следовало этого говорить. Но ты же не любишь меня, да? Ты не можешь, ведь так?

– У меня нет ответа… Давай-ка я тебе приготовлю чашечку чаю.

Свернувшись калачиком, она лежала на кровати в моей маленькой квартире.

– Я чувствую себя такой виноватой, – пролепетала она.

Я вернулся с чаем.

– Как бы я хотела отправиться путешествовать с тобой, – сказала Хелен. – В Шотландию. Все последние годы я читаю о Шотландии, но никогда не была там. – Ее глаза казались огромными за толстыми стеклами очков. – Господи, какая же я размазня! Зачем только я приехала сюда. Я была так счастлива в Мэдисоне. Не надо было мне приезжать в Калифорнию.

– Ты здесь больше на своем месте, чем я.

– Нет, – сказала она и отвернулась, пряча лицо. – Ты можешь уехать куда угодно, и тебе там будет хорошо. А из меня ничего путного, кроме рабочей лошадки, не получится.

– Какую последнюю по-настоящему хорошую книгу ты читала? – спросил я.

Она перекатилась обратно, чтобы взглянуть на меня, на ее лице любопытство одерживало верх над страданием и взволнованностью. Слегка скосив глаза, она на мгновение задумалась:

– «Риторика Иронии» Уэйна Бута. Только что прочла.

– Ты явно на своем месте в Беркли, – сказал я.

– Мое место в зоопарке.

Это было извинение за все – как за Мередит Полк, так и за ее эмоции, но я уже понял, что если мы не расстанемся, я только сделаю ей больнее. Она была права: я не мог полюбить ее.

Впоследствии я думал, что моя жизнь в Беркли стала схемой, по которой потом начинала выстраиваться вся моя жизнь дальнейшая. И была она, за исключением работы, по существу бессодержательна и пуста. Возможно, стоило и дальше видеться с Хелен, а не ранить ее, настояв на разрыве? В мире, в котором я жил, целесообразность виделась мне синонимом доброты. Когда мы утром расстались, между нами оставалось понимание того, что мы не увидимся пару дней, но потом все будет продолжаться как прежде.

Однако неделю спустя моя привычная жизнь закончилась; после этого я видел Хелен Кайон лишь дважды.

Работа над лекцией о Готорне и студенты занимали все мое время в течение оставшихся до лекции пяти дней. С Хелен мы виделись мимолетно, и я пообещал ей, что мы съездим куда-нибудь на уик-энд, как только разделаюсь со срочной работой. У моего брата был коттедж в Стилл Вэлли, за Мендесино, и он говорил, что я могу в любой момент приехать туда отдохнуть, когда мне надоест Беркли. Это была типичная заботливость Дэвида, однако из упрямства я до сих пор не пользовался его предложением. Я не хотел чувствовать себя обязанным ему. После лекции я отвезу Хелен в Стилл Вэлли и сразу убью двух зайцев.

В утро лекции я перечитал главу из книги Д. Г. Лоуренса о Готорне и обратил внимание на строки:

Вот что я так долго искал. Я поставил на стол чашку кофе и начал переделывать свои заметки. Проницательность Лоуренса расширила и обострила мое восприятие, я теперь увидел все книги совсем в ином свете; я выбрасывал параграфы и вставлял другие, писал поверх перечеркнутых строчек… Я забыл позвонить Хелен!

Во время самой лекции я почти не воспользовался записями. Однажды, в поисках метафоры, я потянулся к подставке для книг и увидел Хелен и Мередит Полк, сидящих вместе на одном из нижних рядов аудитории. Мередит Полк сидела хмурая, подозрительная, как местный коп. Когда ученые слышат то, что говорится в литературных аудиториях, они частенько выглядят так. Хелен же выглядела просто заинтересованной, и я был благодарен ей за то, что она пришла.

Когда все закончилось, профессор Либерман поднялся со стула в проходе и подошел сказать мне, что ему очень понравились мои комментарии, и поинтересовался, не хотел бы я взять его лекцию о Стивене Крэйне и провести ее через два месяца. Ему необходимо быть на конференции в Айове и, поскольку я продемонстрировал такую «образцовую» работу, особенно принимая во внимание, что я не числюсь в основном штате… Короче, он высказал предположение, что существует возможность продлить мой контракт на второй год.

Меня ошеломила не столько эта взятка, сколько его высокомерие. Либерман, еще молодой, но уже известный – не как филолог, а как критик, этакий Эдмонд Уилсон; я был не высокого мнения о его книгах, но предполагал, что он способен на большее. Студенты стекались к выходам – плотная однородная масса футболок и джинсов. Тут я заметил лицо, обращенное ко мне выжидательно, стройное тело, облаченное не в деним, а белое платье. Либерман вдруг показался помехой, препятствием, и я поспешил дать согласие провести лекцию о Крэйне, только бы от него отделаться.