Оксана Одрина - Слепые отражения

Верно! Слышит он. Зеркало это! Подворотня! Парень широко улыбнулся. Показали ему, что просил.

– Спасибо! – воскликнул Вадим.

Ликуя от того, что общение с отражениями сегодня было таким простым, быстрым и безболезненным, он крутанулся на одной ноге и рванул вперёд. Отклеился он тут же и оборвал путы стопора, которые не позволяли двигаться ещё минуту назад. И вот Вадим уже шагнул на пешеходную разметку под зелёный сигнал светофора. Запоздало обернувшись влево, он тотчас же дёрнулся было назад, но было поздно. На него на бешеной скорости нёсся грузовик. Ужас овладел Вадимом. За рулём сидел тот уродец из безобразного зеркала на стене с граффити. «Верни! Мне! Моё!», кричала надпись на драной майке на его груди. Во лбу могучей кабины три ярких сочных яблока и кровавая аббревиатура «Спелые решения».

Обезумевший визг тормозов и брызги кислого яблочного сока из-под исполинских колёс в секунду завершили непрочную бесконечность Вадима. Скрип, грохот, скрежет, удар.

«Что такое „Спелые решения“, папа?»

Яблоки в жизнь Вадима пришли два года назад. Ему было шестнадцать. До мелочей запомнил он тот непростой приезд к родителям в загородный дом, приезд из школы, где он учился и жил всю неделю.

Его отец Андрей Андреевич Верес был известным в городе полицейским. Дослужился папа к тридцати восьми годам до важного звания. В высоких амбициях был, гордый, заносчивый, неприступный и упрямый человек. Не доказать ему ничего о себе и не переубедить, если мнение о тебе уже сложилось. Не оправдаться, когда он обвинял.

Яркая и стильная внешне мама Вадима, при отце была как тень: робкая во взглядах, осторожная в словах, тихая в разговорах, серая в мыслях. Вся её жизнь была только для Вереса-старшего, о нём одном разговоры и беспокойство. Служба тяжёлая у него, ответственность, жизнь под прицелом, понимать нужно, а Вадим не понимал. Всё потому, что сыну доставались лишь крохи маминого внимания, ласковых слов, тёплых прикосновений и волнений. Он ревновал, завидовал, злился. От отца – недовольства и жёсткое воспитание. Ни капли тепла, никогда похвалы. Пока Вадим был маленьким – не воспринимал всерьёз. Повзрослел – наперекор пошёл. Не желал он, как родители, стремился сам за себя решать и не мог, пока не исполнится восемнадцать.

Отец хотел, чтобы сын пошёл по его стопам. И потому отправил его в школу с правовым уклоном, где дисциплина, подчинение и обязательность. А мальчишка противился, всё чаще огрызался в разговорах и упирался лбом в любые предложения предка. Ёжился и щетинился непокорный отпрыск, когда родители снова и снова заводили разговор о его будущей профессии и карьерном росте в полиции. Он злился. А в одной из горячих ссор пообещал бросить школу, если от него не отстанут, и пригрозил сбежать, разрушив идеальную репутацию Вереса-старшего и всей семьи.

Конечно, мама негодовала, когда вспыхивали такие перепалки, за мужа всё вступалась, как он скажет. Тот лишь хмурился, а когда слишком сильно между ним и сыном накалялось, чуть отступал и ненадолго отставал от Вадима. Но только до следующего его возвращения из школы. И всё сначала.

И почему только его Андреем не назвали, Вадим не понимал. Тогда бы уж точно по стопам, под копирку, по праву наследования от Андрея старшего младшему, и так дальше через поколения.

В тот самый приезд домой, он, как мог, держался при отцовских нравоучениях. Маме пообещал. Она просила помириться с папой, сказала, что разрывается между ними и выбрать одного не сможет. Уговаривала, чтобы сегодня он согласился с отцом, выслушал его мнение – только для вида – чтобы тот успокоился и не давил больше выбором будущего ни на маму, ни на сына.

Мнение, а Вадима мнение как же? На что он согласится? Зачем? Он соврёт отцу, что одумался или самому себе соврёт? На ловушку больше было похоже, на сговор. Хитрый родительский ход – после откажешься. Что есть это самое «после», в чём измеряется, как определить, что оно уже пришло, он не представлял. Когда после и как? Сможет ли он после отказаться?

Мама сама собиралась отца отговорить. Постепенно, осторожно и тихо переубедить, как только преданные тени таких мужей умеют – почти без голоса. В нужное время и в нужном месте. До начала одиннадцатого класса обещала уложиться. Два года. Как Вадиму выдержать и не завраться? Он долго думал, и чуть позже согласился. Мама ведь, с ней лбом не бодался, ей поддавался и слушался. Нашёл единственное правильное решение – обещал просто молчать.

И молчал, с нескрываемой неприязнью рассматривая зеркала в отцовском кабинете. Верес-старший снова рассказывал о полиции, о службе, как трудно, но при этом невероятно важно и почётно то, чем он занимается. Не для Вадима только важно. Он всё старался завершить разговор, увиливал от ответов, отмалчивался, стремился вырваться из кабинета на воздух без званий и наград. Он в тишину хотел, где надоедливый папин голос больше не преподносил бы сыну собственную правду жизни. Ну, может, хватит уже! Ему шестнадцать всего. Какая там специальность, профессия, работа и тем более звания – не думал пока об этом. Он в десятом, в самом начале, успеет ещё с выбором сам, без отца.

Обратно в школу Вадим уезжал с неприкрытой радостью, наслаждаясь грядущей свободой от родительского нескончаемого надзора. Ему уже грезилась собственная комната в жилом корпусе родного учебного заведения – личное пространство, только его, где чисто и светло, без единой пылинки компьютерный стол, аккуратные стопки тетрадей и учебников, и никаких…

В руки Вадиму впихнули плоское стекло, завернутое в черную шершавую ткань.

– Что это? – нудно пробурчал он.

– Подарок директору Павлу Петровичу Фрею, – самодовольно протянул отец, усаживаясь удобнее за руль машины. – Зеркало.

– Мне оно зачем? – проворчал Вадим.

– Просто подержать, можешь? – развёл руками отец. И тотчас же уточнил: – Не сложно?!

– Не сложно, – огрызнулся Вадим, пристёгиваясь ремнём безопасности. Щелчок, подёргал в стороны. Порядок, безопасность обеспечена. Тягуче уронил: – Подержу.

– Хорошо, – отрезал Верес-старший, дав по газам.

Такой странный подарок не стал для Вадима сюрпризом, ведь его отец фанатично коллекционировал зеркала. Он так часто и много развешивал их на стенах собственного кабинета, что иногда казалось, будто умом тронулся. Уже и места свободного не оставалось, а он приносил ещё и ещё. При всём том стекляшки эти были разные, не только новые в современных рамах, но и допотопные: облезлые, ободранные и почерневшие от времени и безразличия людей. Другие находки были светлыми и чистыми и, приятно поблескивая от любого освещения, чётко и тонко отражали тебя, какой есть, без прикрас и без кривляний. Встречались экземпляры без рам с грубо обгрызенными краями, словно их пытались съесть, откусывая по кусочку, но не получилось, и оставили обглоданными. А отец пожалел и домой принёс, отогрел, на стену повесил, смахивал с них пыль, говорил с ними. Зачем?