Оксана Одрина - Слепые отражения

– Почему оно в чёрном? – нарушил тишину Вадим после получасового молчания.

Трасса в вечерних сумерках. За окном дождь. Зеркало в руках. Подкатила необъяснимая тоска и противно загудела в груди беспокойством.

– Так нужно, – не отрываясь взглядом от дороги, бросил отец.

– Исчерпывающий ответ, – хмыкнул парень. – Не знаю, зачем спросил.

– После узнаешь, – заявил отец, и одной фразой подвёл черту под другими вопросами сына.

– После чего? – не унимался Вадим. – После – это когда именно и как его измерить и понять? После, есть нечто или ничего, как таковое? Как определить, что после уже настало? И самое главное, пап, где «до»?!

– Время придёт, и во всём сам разберёшься, сын.

– Когда оно придёт, пап, время это? – насмешливо протянул парень. – Оно уже вышло? В пути или ещё нет? Не сбилось ли? Может, выйти и встретить его и…

– Хватит! – оборвал отец. Строго. Грубо. Не смешно.

Хватит, так хватит. Зеркала-то важнее сына будут, бесспорно. И вот что странно, многие из них в кабинете Вереса-старшего совсем ничего не показывали. Словно ослепили стекло, перекрыли доступ света и красок, впихнув то, что недавно отражало, в бесконечную ущербность.

Находки эти вызывали у Вадима робость и отвращение. Когда смотрел в них и ничего не видел, к горлу подкатывала тошнота. Они казались ему мерзкими, скользкими и хитрыми. Не верил он в такие экспонаты, подозревал в них изворотливость. Будто они знали страшную тайну, но скрывали её в глубине под толщей слепоты. Может, врали непроглядной чернотой, а сами припрятали внутри себя гадкое и гнилое зло, что задолго до, ещё в зрячей жизни видели. Впитали в себя подлость и грязь, перенасытились всем этим и ослепли. Вдруг сегодня прозреют и выплеснут наружу, чем отравились. Глупо, наверное, и смешно, но сторонился их Вадим, не смотрелся в такие стекла и себя не показывал. Не боялся, нет, остерегался.

Громоздкий сувенир неприятно давил жёсткими углами в ладони. Парень чуть оттянул шершавую ткань на подарке, который держал в руках – незрячее зеркало. Брезгливо двумя пальцами прикрыл обратно.

– Фу, гадость, какая, – кисло протянул он. – Не люблю их.

– Не гадость – презент. Оно не для тебя, Вадим. Тебе рано такое, – сухо отмахнулся отец. И тут же, тепло улыбнувшись, бережно похлопал чёрную поверхность стекла ладонью. – Редчайший экземпляр. Полгода за ним гонялся.

Ну, вот кто он, если не сумасшедший? С зеркалами вон как ласково, с родным человеком чёрство. Вадим тяжело вздохнул.

– Догнал? – съязвил он.

– Догнал, перегнал, поймал и себе забрал, – точно попал в протестный настрой сына отец. – Не нравится – не смотри.

Вадим не смотрел. Он не понимал одного, почему вершиной собственной зеркальной коллекции папа назначил три осколка, которые были целиком завёрнуты в чёрную ткань, и занимали в кабинете особое место. На рабочем столе между монитором компьютера и принтером стояла стеклянная рука на подставке и держала эти осколки. Они проходили навылет сквозь неподвижную ладонь и маячили у самого стола траурными пиками. Трогать их строго запрещалось, чему парень был несказанно рад. Почему в чёрное их упаковали, ответа так и не получил. Зачем сквозь руку воткнули – негодовал.

Неоднозначная композиция из поломанных зеркал в скорбных нарядах, вынужденных быть слепыми не по своей воле, для Вадима была сходством с самим собой. Его вот так же отец жаждал направить в безвольное будущее. Завернуть в проверенную обёртку, как и сам, и воткнуть удобнее и глубже, где и сам. Насквозь, чтоб наверняка не вывернуться и не выбраться мальчишке больше из-под папиного влияния. Только Вадим всё бунтовал, он ведь не статичное зеркало. Его в бесцветное завтра так просто не упакуешь, в руках не удержишь. Он личность, пусть пока ещё и не окрепшая, но упрямая и стойкая. И потому, как мог, он сопротивлялся и отказывался писать жизнь по клише родителей.

Сегодня парень чуть отпустил себя и внезапно рассмеялся:

– Представляю лицо Фрея, когда ты ему вот это вручишь.

Отец-начальник ненадолго отступил, позволив себе чуть улыбнуться и подмигнуть сыну:

– Фрей будет доволен.

– Или исключит меня из школы тут же, и выгонит нас обоих, – подтрунивал Вадим.

– Не исключит, – отрезал глава семьи. Тут же хитро прищурился и заявил: – Работаем на опережение, Вадим Андреевич. Используем стратегию «Хитрый ход».

– Что это? – простонал парень и мгновенно пожалел о своём скучающем любопытстве, предчувствуя нудные подробности.

– «Хитрый ход» – спецоперация по поимке преступника на живца, – подался в разъяснения отец.

Секунда, и он демонстративно вывернул к сыну запястье правой руки – на прочной серебряной цепочке висела чёрная флешка. На таких носителях Верес-старший хранил важную для себя и работы информацию, закреплял выводы, отрабатывал ошибки, отмечал победы. Флешку всегда брал с собой, никому не отдавал. Не доверял, может. Носитель прикрывал со спины тонкий жетон в цвет цепочки. Вместе они синхронно болтались на руке отца и иногда напоминали о себе звяканьем. На жетоне было отчеканено: «Андрей Верес». Ну, без этого никуда. Как это папа, и о себе не напомнит, кто он есть. Тут любому из его круга без долгих объяснений было понятно, с кем имеют дело. Умел он себя презентовать без лишних слов. Знал, что, когда и кому именно предъявлять. А Вадима самолюбие отца раздражало.

– Это, когда вы, спецы, подставляете ничего не подозревающего бедолагу, чтобы поймать преступника, – съязвил парень. – И поймаете, безусловно. И будете поощрены. Только цена вашего триумфа – жизнь подставленного.

– Это, когда мы, спецы, с помощью грамотно разработанной, продуманной и утверждённой спецоперации, спасаем жизнь, тому бедолаге, который сам соглашается подставиться, – разъяснил отец, расширяя знания сына о собственной необходимости на службе. – Мы прикрываем и отбиваем, если требуется. И поймаем, ты прав. Это многолетний опыт, навыки, умение, сын. Это «Хитрый ход».

– Хитрый здесь ты, папа, – ощетинился Вадим, не принимая порядки властного родителя.

– Всё сказал?! – неожиданно резко бросил отец, смерив сына холодным взглядом. Сам же за него и согласился: – Всё. Разговор окончен.

Громкие слова непокорного мальчишки тут же сжались в недовольное сопение, а тонкое общение отца с сыном снова не выдержало сильного давления обоих и оборвалось. Ложная мягкость предка отступила. Могло и полыхнуть. Парень в ответ промолчал и больше на папу не смотрел. Обещал ведь маме? Обещал. Отвернулся к окну. Вот только Верес-старший не молчал больше. Загорелось в нём обычное нудное планирование светлого будущего для преемника. Завёл он знакомую песню об образовании. Вот Вадим в десятом. Через десять минут в одиннадцатом. Ещё немного – экзамены и выпускной, институт. Первый курс, потом второй…