Роман Колесов - Сибирский подкидыш. Легенда тайги

Поднявшись, она подошла к двери и дернула за железную скобу, служившую ручкой. Не поддалась. Засов снаружи погремел и остался на месте.

Танька хотела бы обругать себя за глупость, но не знала слов таких. Вместо этого девчушка закрыла глаза, склонила голову. Опёршись спиной о дверь, сползла по ней на промёрзший, земляной пол.

Просидела так недолго.

Сначала поодаль, а потом всё ближе послышались шаги по снегу. Шли двое.

Вскочив на ноги, девчушка припала ухом к щели и прислушалась. Точно люди. Заколотив кулаками и ладонями по доскам, она выкрикнула все слова которые успела выучить и вспомнить. Но это было лишним, люди снаружи шли именно сюда, к этой избушке.

Шаги заскрипели совсем рядом, грохнул засов и дверь отворилась.

Вечерний свет хоть и был слабым, а дело своё сделал. Вместе со снежной белизной ослепил на мгновение Таню. Успела увидеть только две фигуры у порога. Заморгала, отвернулась. И почти сразу ощутила тёплые объятия, а вслед за ними и ставший родным запах сестриных волос.

– Нашлась, моя хорошая… – прошептала Ольга, обнимая девчушку и прижимая её к себе.

Глаза привыкли к свету, и Таня наконец смогла рассмотреть второго гостя.

В нескольких шагах от избы стояла и глядела на неё женщина. Далеко немолодая уже, лет под шестьдесят, а может и больше. Волосы её употели от быстрой ходьбы и бега. Подняв руки, она подвернула края пухового платка и стянула его с головы назад. На плечи её, тут же обрушились тяжелые пряди чёрных, как вороново крыло, волос. С проседью, конечно, но силы и крепости завидной.

Танька глядела на незнакомку и не могла отвести взгляда. Выглядела та величественно и завораживающе, словно памятник всем этим краям. Статная, как кедр, и крепкая будто гранит.

– Говорю ведь, тут она! Дурной этот, хоть и затаил злобу, а дитя не бросит на морозе, не изверг же, – произнесла женщина глубоким, мелодичным голосом и спросила. – Помощь моя нужна будет?

– Нет, бабушка. Справлюсь, – обернулась и улыбнулась Оля. – Ты уж поспеши, пожалуйста, – добавила она. – Пока эти двое друг друга не поубивали.

– Ох, окаянные! Ну, держитесь! – громко и нараспев вздохнула Чернава. – Ну, доберусь до вас, шею намылю обоим! – быстро намотав платок обратно, она бегом по снегу двинулась в горку…

Шаль Чернавы снова размоталась на бегу, дыхание стало горячим. Гладкая, упругая кожа на щеках покрылась пылким румянцем. Колкий, холодный ветер всё ещё дул с реки, бил в спину, подгонял.

Где-то там впереди слышалось рычание зверей на все лады, и грохот выстрелов. Драка Семёна с хранителем леса была в самом разгаре.

– Спаси и сохрани… – на бегу перекрестилась женщина и остановилась у кедра отдышаться. Привалившись спиной к стволу дерева, она бросила взгляд назад, к запорошённой снегом вершине Медной горы.

Снова, уж в который раз Чернава окунулась в свои воспоминания о давних делах.

Память вернула её в дождливую июньскую ночь. Ту самую, когда родился Борька.

Ох и знатная гроза тогда выдалась, будто всё небо треснуло от молний. Вспомнила поход по короткой тропе через Кривую сопку. Как Сычиха и Авдотья её под руки вели. Чернава с трудом понимала, о чём те речь ведут, но сердце подсказывало, что дело задумали дурное, темное.

– А коли не придет дурак этот, Семён? – со злостью спросила Марья-Сычиха. Она вела Чернаву под правый локоть.

Роженица, то и дело поднимала голову и смотрела в лицо рыжей знахарки. Глаза заливал дождь, сознание терялось от бессилия после родов. Все мысли занимали думы о сыне. Его в избе оставили, новорожденного.

На теплой подстилке, плачущего и крошечного.

– Куда ж он денется, Семён-то? – отзывалась Авдотья-Полынь. – Придёт на закланье как миленький. Девку свою увидит, голову потеряет, тут мы его и на нож. Живицу кровью польем, вернётся Луковица. Молодость вернём, силу вернём, здоровье вернём, – старуха оскалилась и погладила Чернаву по голове, будто дорогое сокровище.

– Червонец дала?

– Бес подбросил.

– Харитон у причала?

– Всегда там.

– Вот и ладненько, ладненько… – пробормотала Сычиха, потирая ладони друг о друга. Гром ударил снова, молния блеснула, и в её свете обессиленная Чернава смогла на мгновение увидеть истинное лицо Марьи. Старое, сморщенное, усталое. Озлобленное.

– Как дело сделаем, Харитон перевезёт сестрицу нашу обратно к живым, – продолжала шептать Авдотья. – Ох и обрадуется Дарьяна телу новому, здоровому. Молодому! – она снова покосилась на Чернаву. – И лицом хороша будет! Глянь-ка! – кивнула она на роженицу. – Первая красавица нашего края, не иначе!

– А коли не повезёт Харитон Дарьяну к живым? Коли откажется? – вдруг прищурилась Марья. – Да и не возит он назад, мёртвых-то.

– А где ж она мертвая-то будет? – возразила вторая ведьма. – Живее всех живых станет! Вот поглядишь!

Сычиха и Полынь волоком втащили Чернаву на разбитый плот из бревен. Потом от берега по пологому склону на вершину горы.

Измотались сами, а Чернава и вовсе пластом рухнула, прямо среди шелеста красных стеблей живицы. Ни пальцем не пошевелить, и ни слова сказать, так и глядела в небо, подставив лицо дождю.

Слышала удары бубнов, слышала, как старухи сыпали проклятья на волка, как рычал он и кидался на них. Пытался остановить.

А ещё лежала и думала, чудится ей, или волк говорит им в ответ. Рычит и кричит, что они жизнь свою продлевают ценой смерти. Что деревья на версту окрест высыхают, зайцы и олени наземь падают. Что здесь поле уже костей, и сегодня оно станет ещё больше, шире.

Рычал, что не позволит им Природу губить ради своих прихотей, а те лишь смеялись в ответ, плевались. Сыпали на него проклятиями и оскорблениями.

Кричали на зверя, что так продолжается уже век за веком, и каждый раз он приходит сюда, ноет, стонет, умоляет остановиться. Что надоел он им, и сегодня убьют его. Что не нужен он лесу, а леса полно и еще нарастёт, а от того, что земля мёртвая ширится, то никому ни хорошо, ни плохо.

Волк кидался, хватал за подолы, а ведьмы всё одно в ответ смеялись. Знали, что не может он за границей леса вреда в облике зверя причинять. А тут, на вершине горы и вовсе слаб как щенок месяц от роду.

Издевались, пинали, а потом Авдотья нож вынула. Изогнутый как полумесяц, с чёрной кисточкой на рукояти. Улучила момент, и воткнула его волку под ребра. Зверь взревел от боли, обратился в медведя огромного и на бок повалился.

Чернава хорошо тот нож запомнила, лезвие так под грозой блеснуло, что аж круги перед глазами поплыли.

Потеряла Чернава в тот момент силы и впала в забытие.

Как очнулась, ощутила руками, что к земле привязана. Живица красная вокруг тянется к её лицу, шепчет голосом Дарьяны – Луковицы, а корнями за запястья держит накрепко. И так близко трава склоняется, что, кажется, вот-вот обхватит горло. Гроза не утихает, небо трещинами идет, гора под спиной дрожит от грома.