Роман Колесов - Сибирский подкидыш. Легенда тайги

Открыла Чернава глаза шире и увидала, что Семён над ней навис. Стоит на коленях. Руки занес для удара, в них длинный коготь медвежий от дождя блестит. И лицо его от дождя блестит. От глаз струи бегут и вместе с небесной водой по волосам стекают, капают Чернаве на лоб и щёки.

Губы Семёна дрожат, руки его дрожат, коготь ходуном ходит.

– Не она это уже! – раздается хриплый рёв медведя со стороны. – Ударь! Ударь, Семён, дураком не будь. Не твоя это жена! Сычиха молодость держит, Авдотья долголетие, а Дарьяна саму жизнь хранит. Если не убьешь её, не будет конца их злу! К жизни вернёт змей этих.

– Не могу я… НЕ МОГУ! – трясёт мокрыми прядями волос парень и мотает головой. Губы его вытягиваются в тонкую нить, глаза закрываются.

– Не она это! Ударь, а то худо будет. Всё прахом пойдёт, если она жить останется! Тайгу загубят, зверей, потом и до люда доберутся!

Парень молчит, дрожит и всхлипывает.

– Не могу… – Семён опускает коготь и медленно поднимается на ноги, продолжая смотреть в глаза жены.

Чернава моргает от капель дождя, еле дышит, молчит и глядит в ответ. Семён ещё крепче сжимает коготь, пятится, пятится ещё и убегает прочь…

Медведь испускает тихий, могучий выдох и обречённо закрывает глаза. Теряет сознание. От его чёрного бока, из раны и по склону горы тянется широкий, багровый ручей, мешаясь с дождевой водой.

Всё ещё глядя в дождливое, тёмное небо, распластанная Чернава чувствует, как красные стебли упираются ей в спину. Давят всё сильнее, но боли почти нет. Живица напористо проникает сквозь кожу и продолжает расти. Вот уже платье на её груди вздымается, поднимается под ростом стеблей и рвется с треском.

Красные ростки прорываются наружу через её грудь и взрываются всплеском алых цветов. Лепестки расплёскиваются в стороны, будто капли, осыпая руки и лицо её. Многие из них подхватывает ветер, поднимает вихрем и кружит над вершиной, словно багряный хоровод чертей.

Далёкий, детский крик, будто отголосок бури, вдруг доносится до слуха обессиленной Чернавы.

Пронзительный, отчаянный крик новорождённого сына, оставленного далеко, в перекошенной избе. Вместе с этим плачем младенца, в тело вливаются силы.

Мысль о сыне наполняет разум Чернавы паникой и страхом, а руки яростью. В считанные мгновения она приходит в себя. Крик сына повторяется далёким, призрачным эхом, и зубы сжимаются до хруста от гнева.

Из груди вырывается отчаянный, яростный крик.

Пальцы сжимаются в кулаки, пронзая ногтями ладони, жилы вытягиваются в струны. Корни, оплетающие её запястья, трещат под напором и, не выдерживая, лопаются со звоном, словно десятки нитей.

Чернава орёт еще громче, кричит во всё горло, громко как никогда.

Вопит звонче, чем при родах, и, наконец, отрывает своё тело от земли, вместе с проросшими стеблями, пронзившими её всю. Истошный стон Дарьяны летит над горой. Душа её осталась закованной здесь, в вечном плену, только сила ушла в проклятую девку.

Чернава переворачивается, и снова падает, упираясь ладонями в землю. Но едва её руки касаются безжизненных камней и грязи, как те вспыхивают буйным цветом. Прорастают травами и цветами.

Она ошарашено глядит по сторонам, смотрит, как цвет расходится всё шире, покрывая шумной зеленью мёртвую вершину горы. Благоухание жизни врывается в её лёгкие вместе с потоком свежего воздуха.

Волосы плещутся по ветру, глаза застилают слезы.

Снова слух сыграл с ней шутку, снова послышался плач младенца. И она поднимается на ноги, осматривается кругом. В двух шагах поодаль лежит, не шевелясь рыжая Сычиха, пала под ударом разъяренного Семёна. Внизу, на склоне, чернеет силуэт Авдотьи. Тоже отброшенной парнем от жены.

Прежде чем уйти, прежде чем бросится назад, к новорожденному сыну, Чернава на четвереньках ползёт к чёрному медведю. Под руками её распускается буйный цвет, за ней следом колосятся травы и цветы. Кончиком пальца она случайно задевает Сычиху, и та вздрагивает.

Чернава не останавливается, она продолжает упрямо ползти к зверю. Поднимается, встает на колени и обнимает его громадную шею, покрытую мокрой шерстью. Утыкается лбом в его шкуру, вонзает пальцы в мех, и багровый поток из раны обрывается.

Тёмная прорезь в боку оборотня затягивается с шумным треском. Чёрный медведь глубоко и сильно втягивает в свои ноздри ветер, вместе с потоком дождя.

Чернава поднимается на ноги, встаёт во весь рост и идёт по склону к реке.

Она стороной обходит Авдотью, видит и брошенную наземь котомку Семёна. Рядом рассыпаны золотые червонцы. Чернава идёт дальше, к реке, туда, где у лодки стоит Харитон. Лодочник не смотрит в её сторону, он глядит в грозовое небо, опираясь на весло.

Она подходит ближе и останавливается у лодки. Харитон оборачивается. Склоняется ближе, кивает и протягивает руку.

– Живая. Стало быть, червонец с тебя! – говорит он из под капюшона, и щёлкает пальцами, ожидая оплату.

Чернава возвращается, берёт одну монету из россыпи Семёна, и кладет её на бледную ладонь Харитона.

Лодка отчаливает от берега, рассекает тёмные волны, покрытые рябью дождя.

Вдали, над тайгой загорается золотая каёмка рассвета…

***

40 лет спустя, Исаев и Леший всё ещё бились насмерть за обиды прошлого.

Семён повалился спиной в сугроб и выстрелил снова.

Дробь прошла мимо оленьей морды, лишь опалив шерсть. Недолго думая, зверь взрыл копытами снег и поднял старика рогами за край жилетки. Пригвоздил деда к кедру и, тяжело сопя, исподлобья поглядел в глаза противника.

Острые пики ветвистых рогов застыли на два пальца от лица и горла Семёна. Старик вжался затылком в ствол дерева и вцепился пальцами в шкуру Лешего, пытаясь оттащить того от себя. Но тут силы явно были неравны.

Повисла тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием двоих.

Лицом к морде, глаза в глаза.

– Трус ты, Семён Исаев! – вместе с горячим белым паром и брызгами выдохнул олень. – Трус и подлец! С дерева берёшь, с земли ешь и на неё же плюнул! За ради чего?! Ради себя окаянного!

– А ты?! – кряхтя и извиваясь в тисках рогов прохрипел Семён. – Ты, любил когда-нибудь?! ТЫ ЗНАЕШЬ, КАКОВО ЭТО УБИТЬ САМОЕ РОДНОЕ?! Отраду свою, жизнь свою!

– Каждый день люблю, дурак ты! Я тебе говорил, ГОЛОСИЛ тебе, что не она это! Не твоя супруга! – перебил его Леший. – Ты ведь и сам видел, что они творили. Сам там был!

Олень отвёл взгляд и фыркнул с тоской. Вспомнил с болью былое, отступил на шаг, потерял бдительность. Дед тут же извернулся, отскочил в сторону и опять зарядил оружие.

Тяжело дыша, старик упёр стволы прямо в лоб Лешего, меж изящных, витиеватых рогов.

– Ты мне покоя не дашь, как вижу, – выдохнул Семён. – Видал я в жизни упрямцев таких. Неугомонных! – старик вытер нос и бороду рукавом рубахи. – Ты и свою жизнь позабыл уже, только о мести думаешь. Ведьмы сгинули, так ты меня порешить надумал. Разве в этом твоя забота? Разве для этого тебя Природа на свет родила?!