Ален Гри - Неправильный Египет

– Мой сладкий, а что я тебе купила!

– Ба? Что? – глаза Петруши попытались радоваться.

– А вот что! – бабуля классическим жестом фокусника приподняла клетку, широко улыбаясь.

– Живая?! Ба! Люда! Дашь покормить?

– Конечно, дам! И кормить, и убирать. В общем, будет тебе о ком заботиться. Теперь ты будешь с ещё большим удовольствием у меня оставаться на ночь.

Канарейка, то ли отогревшись, то ли, потому что попала в обстановку с новыми людьми и запахами, сильно разволновалась, оживилась, и стала метаться по клетке.

– Смотри, как рада! Замерзла совсем на улице. Я и корм купила. Встать сможешь, милый?

А еще через пару недель и Тамара оживила домашним питомцем свою квартиру.

Котов Тома всегда любила. И после пережитых ужасов с сыном, восприняла кота у двери как знак, как надежду. Дворовой кот (или от кого-то сбежавший) сидел у двери и смотрел на хозяйку квартиры. Обычный и ничем не примечательный, беспородный, рябой, со стандартными жёлто-зелеными глазами. Подкупало, что чистый.

«На меня похож…», – подумала Тома и стала открывать замок. Кот юркнул внутрь, как будто боялся, что женщина передумает. Тамара не передумала. Насмотревшись популярных репортажей о том, как кошка спасла ребёнка от нападения соседского бульдога, о том, как подъездная кошка согрела и тем самым спасла брошенного младенца, она решила – почему бы и нет?

– И имя тебе будет…ммм… обычное. Василий будешь.

Кот с интересом нюхал воздух, и ему было всё равно, как его будут здесь звать.

На похоронах Альберта вся семья была в сборе, кроме кота Васьки, который имел в жизни своей крайне негативный опыт с мертвяками, усопших не любил, частенько сбегал, пропадал неведомо где и предпочитал при погребениях не маячить.

Позади Томы мял в руках тёмную, парадно-выходную кепку дед, Николай Андреевич. Тамара стояла рядом со своей матерью и ребёнком, и со стороны человеку, который их не знал, могло показаться, что Людмила Ивановна и Петруша – это мать и сын, а Тома – просто какая-то посторонняя. В сорок восемь Людмила Ивановна Капцова выглядела лет на десять моложе своего возраста. Стройная, отчасти из-за «породы» (по-научному – генетики), но в большей мере из-за исключительно здорового образа жизни и благодаря «стальным яйцам». Тома, к сожалению, пошла в отца, и от матери не взяла ни внешности, ни характера.

Невзрачная, как шторы в учительской, незапоминающаяся обладательница скромности, которая не украшает человека, а портит жизнь, Тома себя не ценила. Девочка класса с восьмого стеснялась своей не по годам развитой груди и широких бёдер, не умела пользоваться косметикой; а сейчас, в свои тридцать, была совсем блёклой на фоне эффектной, несмотря на траур, Людмилы Ивановны.

Усопший муж Томы и отец Петруши, Альберт, лежал в гробу в новом костюме и накрахмаленной сорочке, безмятежный и аккуратный. Казалось, он доволен тем, что его сейчас опустят в землю, которую он всегда любил. При жизни его глаза озарялись радостной искрой только в предвкушении поездки на раскопки.

Альберт уважал землю, которая бережно хранила ценнейшие и интереснейшие свидетельства прошлого, мурашки счастья пробегали по его спине, когда удавалось добыть хоть что-то мало-мальски заслуживающее внимания университета или музея. Ну, или, на худой конец, достойное занять своё место на одной из его книжных полок.

Похороны – удивительный ритуал. Светлана, университетская подруга Томы, задумчиво и медленно рассматривала пришедших проститься с Альбертом людей. Она искоса посмотрела на Людмилу. Красивая, ухоженная женщина. Из-под темного гипюра выбивались светло-русые волосы с медовыми переливами, твёрдый, но очень тревожный взгляд. Почему природа дала ей такую неказистую дочь?

Света и Тома дружили с самого университета. Как это часто встречается, две полярно противоположные, они сошлись на том, что вместе удобно.

Света была наполнена жизнью и не терпела одиночества. Ей было приятно Томино восхищение ею. Света много говорила и очень любила, когда её молча слушают. Тома завидовала Светке, и сама не знала, белая ли это зависть, или чёрная. Тамара не понимала, что Светлана в ней нашла, и почему они вместе. Тамаре нравилась Светкина наглость, самоуверенность, умение себя подать, способность угадывать и понимать людей. Тома гордилась тем, что Света выбрала именно её себе в подруги. За совместные веселые походы в кафе, боулинг и караоке платила Света, а ещё звала на бесплатные процедуры в своём спа-центре. В целом активная жизненная позиция Светланы вселяла в Тому светлый лучик надежды на… На что именно, Тамара сформулировать не могла. Тома как будто жила Светкиной жизнью.

После магистратуры, выйдя замуж за Альберта, Тома никак не находила применение своей бесталанности, и имела несчастье поработать кассиром, продавцом, кладовщицей, специалистом в пенсионном фонде. Всё это в течение одного года. Скромный преподавательский бюджет мужа не позволял ей быть домохозяйкой. Но потом появился Петруша, и Людмила Ивановна, плотно войдя в их жизнь, взяла семью на своё обеспечение.

Странные чувства читала Светлана в лицах похоронных гостей: вот интерес, любопытство, скука, озабоченность, вот этот, должно быть, думает, когда настанет его черёд уходить. Не было следов горя и отчаяния. Никто не скорбел. Альберт и при жизни не вызывал у кого бы то ни было ярких эмоций, такой уж был человек.

Декан факультета размышлял о том, где же он теперь найдёт нового египтолога, археолога и преподавателя одновременно, который будет готов, как Альберт Матвеевич, самоотверженно, без интриг, вопросов и взяток просто делать свою работу.

Тамара под монотонное бормотание батюшки, как загипнотизированная, пялилась на место, куда недавно нагадил чёрный кот. «Я просто кучка кошачьего…» – с остервенением накручивала себя она.

Гроб стали заколачивать. Неожиданно сильный и резкий поток по-осеннему холодного ветра поднял в воздух женские юбки и столб пыли, сильно фыркнули клёны, выпуская в ясное небо тучку мелких воробьёв, и несколько ярких алых листьев рывком упали на белоснежную рубаху покойника. В голове у Тамары что-то вспыхнуло и взорвалось, она потеряла сознание. «Земля еси – и в землю отыдеши», – глухим эхом отдавался в ее голове низкий стон батюшки. Лицо батюшки расплылось, громыхая жутким хохотом, осталась только бездонная дыра на месте, где был его рот; дыра стала приобретать очертания головы черного кота, кот хохотал, изрыгнул кусок деревянного креста и стал его грызть, плюнул опилки Томе в лицо и широко улыбнулся…

Тома посмотрела вниз и увидела, как ее ноги увязли в оранжево-коричневатой кладбищенской земле. Она попыталась выбраться, но лишь погрузилась глубже, в метре от нее, прямо на могильном холмике сидела сухонькая старушка в грязно-серой длинной юбке и с видом штатного философа шустро вязала спицами.