Ален Гри - Неправильный Египет

Светлой памяти

Моих бабушки и дедушки Матрёны Григорьевны и Николая Арсентьевича

(хотя вряд ли сия писанина им понравилась бы).

А также замечательного художника Николая Бессонова

(его картина «Ночной полёт» – до мурашек, а его душа – потёмки).

История создания

Каждая строчка написана в Египте, исключительно после полуночи.

Похороны проходили вежливо. Солнца не было, стоял странный октябрь: теплый, мягкий, почему-то совсем без дождей. Небо копило, чтобы излить всю злобу в ноябре.

Участок на кладбище был живописным, с двумя породистыми, не очень старыми клёнами, которые осенью выглядели наиболее эффектно: оранжево-красно-бордовые переливы листьев на одном дереве и иссиня-фиолетово-вишневые на другом даже заслужили внимания пары местных пейзажистов, несмотря на место.

Было всего человек тридцать, из которых Тамара знала только половину, остальные присутствующие были из преподавательского состава университета, и студенты, которые хотели пропустить сегодняшние занятия по «уважительной причине» и бесплатно пообедать.

Тамара скользила потерянным взглядом по пыльной обуви чужих людей, потом переключилась на выкрашенные в чёрное и белое кладбищенские оградки, надгробья разных мастей и времён, и, наконец, уставилась на широкий ствол одного из кленов.

На пожухлой траве у красного клена претенциозно сидел большой черный кот и пристально жёлто смотрел прямо ей в глаза. Потом кот с достоинством поднялся на четыре лапы, вытянув хвост трубой, томно и плавно протер боком ствол дерева и направился (она не сомневалась) к ней.

Тамару передернуло, она почувствовала, как волоски на руках вздыбились. И показалось ей, так явно и четко, что сейчас этот черный кот ускорится, со всего разбегу прыгнет на нее, и, царапая со всей силы ее застывшее лицо, станет грызть ей уши, и в ушах у нее застучат его хищные зубы: «Ты, ты, ты, стыдно, стыд…». И он зашипит, отрывая куски кожи, пытаясь перегрызть ей шею, чавкая её плотью…

Она моргнула, и видение исчезло, а кот свернул к ближайшей могилке, его бархатная шерстка отсвечивала на солнце. Он проплыл между прутьев оградки, взошел на свежий бугорок рыжеватой земли, кокетливо понюхал место, аккуратно вырыл ямку и грациозно нагадил на последнюю обитель «Егоровой Дарьи Михайловны 1917-2017гг.», гласила незамысловатая подпись на временном деревянном кресте.

«Какой пассаж», – подумала Тома и беззвучно, странно, горько засмеялась, только грудная клетка истерично подергивалась, а стоявшая рядом мать Тамары решила, что дочь бесслёзно рыдает.

К стыду своему, Тома не испытывала чувства горя. Она думала о бомжеватых копателях, ожидающих вторую часть оплаты за услуги, о том, хватит ли места в автобусе, о том, готова ли уже университетская столовая, и о том, как бы побыстрее со всем этим покончить. С самого утра она ничего не ела, её подташнивало от голода и нервного напряжения, голова начинала ныть. Она посмотрела на стоящего рядом Петрушу, и пришли слезы.

Восьмилетний Петруша не совсем понимал, что происходит и физически не хорошо себя ощущал. Он держал за руку бабулю, Людмилу Ивановну, маму Тамары. Людмила Ивановна непрерывно гладила внука по голове и что-то бормотала под нос, какие-то бесполезные обрывки утешений, непонятные ребенку. Рука, как робот, повторяла одно и то же движение и тяжелела, тяжелела…Тяжело было и на душе у Людмилы Ивановны. Будучи мамой, тещей и бабушкой одновременно, она всегда думала, думала много, думала много плохого, копалась в деталях прошлых диалогов между Томой и зятем Альбертом. Она подозревала нехорошее, порчу, сглаз, кару небесную, невесть что. Всё же было как у людей! Конечно, всё в этом мире держалось только на ней: и дочь, и зять, и, тем более, внук. Что бы они без нее делали! Сколько советов пересоветовано, сколько указаний ценных дадено, а уж денег сколько вручено, борщей вкусных сварено, бессонных ночей с Петрушей проведено… Петруша…

Этот год с Петей было странно. Вроде и любила она его без памяти, а в последнее время, как стал болеть, ей было с ним неуютно. Хотелось ему помочь, но не получалось, а так как основной целью ее жизни с самого рождения внука стало его воспитание, Людмила Ивановна сильно страдала душой, чувствуя себя неполноценной и бесполезной.

В этом году Петя часто пропускал школу. Не свойственные его возрасту перепады давления, необъяснимые головные боли, слабость в ногах. То всё вместе, то по отдельности. Ни в местной, ни в областной больнице четкого диагноза никто не ставил, Людмила стала подозревать, что знакомые врачи уже и вовсе прячутся от их семьи. В доме появилось странное слово – «истощение».

Провожая Альберта в последний путь, Тома и её мать Людмила копошились в памяти, вспоминая как впервые в дом пришла беда. Больше года прошло.

Тогда, в прошлом назад, в ноябре, уныло бредя домой с полными пакетами из продуктового, подходя к своему подъезду, Тамара увидела знакомую куртку. Петруша лежал на земле боком, у палисадника, школьная сумка стояла рядом. Запаниковав и бросив всё у заборчика, женщина подбежала к сыну и стала тормошить. Потом обняла и прислушалась – дышит. Тома с надеждой стала оглядываться по сторонам, но никого не было. Тогда она взяла сына на руки и донесла до лавочки у подъезда, потом до лифта, потом до дверей квартиры. Наконец, раздев и уложив Петю на диван, вызвала скорую.

Петр лежал бледный, с глубокими синяками под глазами и слабо дышал.

– Что сказал доктор? – Людмила Ивановна сосредоточенно пыталась прочесть врачебные каракули в медицинской справке Петруши.

– Хорошо, что не замёрз. Пока говорить что-то рано. Давление понижено, они должны сделать какие-то анализы. Скорее всего, что-то в школе. Одноклассник Пети, с которым они вместе возвращались из школы, сказал, что они просто играли у дома. У меня что-то не складывается, мне кажется, он врет. Я пойду говорить с его родителями, и еще с Анфисой, мамой Анечки, которая на несколько классов старше Пети, Аня сказала, что видела Петю с Артёмом у нашего дома. Артем сказал, что оставил Петю у подъезда, бодрого и веселого, – Тома сидела у кровати в больничной палате, накинув на плечи белый халат, и держала спавшего сына за руку.

Через четыре дня после Петрушиного приступа, Людмила Ивановна, проходя мимо редких рядов любителей домашнего зверья, увидела небольшую симпатичную клетку в стиле ретро с лимонной канарейкой, которая ежилась от холода. Клетка и птичка приглянулись Людмиле: они вписывалась в её нежный домашний интерьер. Подумав об одиноком внуке, сидящем в домашнем карантине, Людмила Ивановна принесла Петру подарок.