Макс Бодягин - Сонница. Том первый

Убрав чиши обратно и вернув на место кресло, он уныло поплёлся в душ, досадуя, что совершенно не чувствует никакой подзарядки, мышцы приятно ныли, но и только, радость куда-то спряталась и никак не хотела показываться наружу, словно в организме начисто закончился эндорфин. Но ведь такого не может быть, спросил Бардин у зеркала. Конечно не может, ответил он сам себе и задвинул за собой стеклянную дверцу. Механически растеревшись докрасна, обмывшись и обработав мышцы массажёром, Бардин периодически пытался найти в голове хоть какую-то мысль, которых обычно полным-полно, которые постоянно складываются в длинные цепочки диалогов с самим собой, но мысли всё не приходили. Их заместило странное и непонятное, совершенно иррациональное чувство тревоги. Бардин чувствовал себя как кошка перед землетрясением. Ему всё время хотелось оглянуться, и поймать невидимого шпиона, следившего за ним исподтишка. Он понимал, что за плечом никого нет, что виной тому ошибка в биохимии, может, погрешность в диете сказывается, всему есть понятное объяснение с точки зрения элементарной биологии, да, оно есть. Но его почему-то нет. А тревога почему-то есть.

Выйдя из душа, он сжевал салат, оставленный для него в холодильнике женой, двигая челюстями как механизм по перемалыванию мусора, забросил следом пару гренок, не ощущая никакого вкуса, только влажность или тепло пищи, отхлебнул зелёного чаю, чертыхнулся, принюхался к нему, отхлебнул снова, вылил чай в раковину и плеснул в пиалку чистой ядрёной заварки. Но даже эта изжелта-зелёная жижица не обожгла ему язык. Бардин удивлённо прислушался к себе. Блин, ну всё же в порядке. Что же тут не так. В конце концов, он остановился на мысли, что совершенно неправильно закончил вчерашний разговор с женой, остался неприятный осадок, да и ночью не вышло примирения… На этом раздумьи он ненадолго застрял, усилием воли попытавшись слезть с него, но сознание снова и снова упрямо возвращалось к запретной теме: она так и не полюбила его. Жена жалела Бардина, заботилась о нем, рядом с ним она чувствовала себя комфортно, за что была благодарна ему, но любви к нему она, похоже, больше не чувствовала. Поэтому секса тоже не было. Поначалу это приводило его в ярость, но позже он как-то смирился с тем, что секс в их жизни присутствует куда реже, чем хороший борщ. В конце концов, ему скоро сорок шесть, это, конечно, расцвет и всё такое, но ведь не в сексе же заключается жизнь, правда. Вот, радостно пискнул внутри противный, зелёный, как заварка, чебурашка. Ты и нашёл причину. Ты же не трахался сто лет. А вчера ещё и поскандалил. Вот тебе и тревожность. А отсутствие вкуса как объяснить, спросил Бардин этого внутреннего зелёного мерзавца. А как хочешь, так и объясняй, пискнул подлец и растворился в телесных недрах.

Бардин глянул на часы, присвистнул, достал из кармана куртки пультик от сигнализации, бибикнул им в окно, услышал ответный сигнал машины, быстро ополоснул за собой посуду и выбежал из дому. Два мёртвых воробья лежали на крыше песочницы-грибочка. Бардин хмыкнул и сел в машину. Он плохо помнил, где жил отец Кромма, но надеялся, что память подскажет, когда он окажется на месте. Путь из пригорода через пробки занял минут сорок. Бардин ехал довольно медленно, стараясь представить себе план действий, но мысли никак не собирались в кучку. Краем глаза он ловил группы людей, жарко обсуждавших падение птиц: там и сям виднелись оранжевые жилеты муниципальных дворников, убирающих крохотные трупики в чёрные пластиковые мешки. На углу Энгельса и Коммуны кто-то бросил несколько мёртвых птиц в костёр с прошлогодними листьями, уныло коптящий в маленьком скверике под яблонями, и жирный сладкий запах горелой плоти моментально загадил всю округу. Бардин нажал на газ, бросив джип в проулок, поскорее удирая от мерзкой синей полосы, тянувшейся вдоль квартала, вовремя среагировал на одуревшую бабу в ситроене, чуть не подрезавшую его, снова сбросил скорость и медленно докатился до квартала, где когда-то жил Кромм. И тут же разочарованно присвистнул: большинство жёлтых двухэтажных домиков снесли вместе с сиренью и яблонями, которые превращали квартал в подобие сада. Тут и там высились стандартные на вид литые панельные дома, которые застройщик решил раскрасить в яркие цвета, чтобы как-то скрасить убожество их стандартного вида. Свежезасыпанные дресьвой, а кое-где и уже заасфальтированные дорожки бежали между ярких лавочек, дохлые, ещё не прижившиеся саженцы тянули вверх свои хлипкие веточки на месте зарослей ирги. Бардин тихонько покатился вдоль новостроек, глядя на шумный выводок детей, ведомых полной воспитательницей средних лет, и спросил сам себя, ну и что же я буду искать. Потом сделал паузу, вздохнул, посмотрел на лежащий на пассажирском сиденьи мак в алом силиконовом чехле, и спросил ну и как я собираюсь это искать. А, главное, что именно я ищу.

Он ещё раз объехал квартал, обнаружив на задворках оазис из нескольких чудом уцелевших домиков, желтевших из-за бетонного забора с надписью «застройку квартала ведёт оао какое-то там». Въехал под гостеприимный свод кленовых ветвей и радостно обнаружил, что их окружает зелёная дымка. Бардин вышел из машины, взял в руки веточку с проклюнувшейся почкой, слегка помял нежную зелёную пипочку и с наслаждением потянул в себя свежий горьковатый аромат. Наконец-то. И вдруг эти сиреневые кусты и татарские клёны, желтые домишки и кривоватые яблони, неровные газоны за низенькими серыми огражденьицами, накрыли его ностальгической волной. Узнаваемый до боли двор был точь-в-точь тем двором, где прошло его собственное детство. Такие же облупившиеся бордовые наличники на деревянных оконных рамах, такое же бельё на верёвках, такие же сарайки- стайки в глубине двора, те же трубы вентиляции, торчащие из погребов для картошки, сбившихся под мшистым круглым холмом, как хоббитские норы.

Бардин вздохнул. Наваждение ушло. Кромм мог жить тут, а мог жить в таком же дворе, как этот. Таких дворов в России миллион, подумал Бардин. Он достал телефон, чтобы позвонить Иоланте и уточнить адрес. Черт. Он же не записал её номер. Он по-старинке пользовался бумажной записной книжкой в переплёте из кожзама, последние лет пятнадцать он только и делал, что черкался там, подклеивал новые листочки, что-то замазывал белым штрихом, нанося поверх новые каракули. Но среди кривых разноцветных строчек, выполненных бисерным неровным почерком, не значилось ни одной Иоланты, в этом он был абсолютно уверен. Блин, ну говорила же мне Катька, купите, Сергей Иваныч, уже нормальный телефон, вы же серьёзный человек, а носите эту дряхлую нокию, у вас поди ещё запас батареек к ней хранится. Катя, я даже смсками не пользуюсь, смеялся в ответ Бардин, мне главное – чтобы телефон звонил, зачем мне айфон. А вот заведёте себе молодую любовницу, узнаете зачем, она вас быстро к смс-кам приучит, хихикала Катя.