Ли Майерс - BRONZA

Схватив за плечо, Оуэн резко развернул Марка к себе. Стиснул пальцами лицо, вдавил головой в подушку.

– Не смей отворачиваться! Никогда не смей от меня отворачиваться! – произнес он с нажимом. Глаза злые, смотрят холодно.

Ощутив исходящую от него опасность, Марк испуганно сжался.

– Не отворачивайся! – еще раз сунув брата головой в подушку, Оуэн отпустил его. Встал с кровати.

Марк не сводил с него круглых, перепуганных глаз пойманного крольчонка. А тот и сам не понял, что же так разозлило его.

– Не хочешь обедать, не надо, – уже спокойно заметил Оуэн, направившись к двери.

Марк тут же отвернулся. По щекам потекли слезы. «Вот и убирайся… Не хочу тебя видеть…» – скорчившись в неудобной позе, беззвучно плакал он, не понимая, зачем ему эта ненужная жизнь. Зачем вообще жить, если в сердце не осталось ничего, кроме ненависти. Подтянул колени к животу и невольно застонал: «Мое сердце лопается от переполнившей его ненависти… Кто-нибудь, приди и убей меня…»

Водитель небольшого грузовичка, напевающий легкомысленную, довольно похабную песенку о неверной жене мельника, резко затормозил. Сердце от страха ушло в пятки. Обогнавший его на приличной скорости автомобиль вдруг завилял впереди по скользкой дороге и съехал к обочине, визжа тормозами.

Из машины выскочил офицер в черной форме СС. На ходу стаскивая с себя добротный, отделанный белым мехом кожаный плащ, швырнул его в мокрый снег на асфальт и принялся остервенело топтать сапогами. При этом молодой человек так грязно ругался, что водитель покраснел. За свою добропорядочную жизнь ему не приходилось слышать и половины таких ругательств. А эсэсовец, выбросив плащ в кювет, забрался обратно в машину, не забыв со злостью несколько раз хлопнуть дверцей.

Испытывая страх, к которому все больше примешивалось удивление, водитель пикапа мерз в остывающей кабине, дожидаясь, не поедет ли тот дальше. Но «майбах» с включенным мотором продолжал стоять на месте. Он покачал головой. Черные мундиры… в этой стране им было позволено ВСЕ! И этот отчего-то взбесившийся мальчишка мог пристрелить его как собаку просто потому, что был не в духе.

Снова покачав головой, водитель осторожно сдал пикап назад. Развернувшись, можно сказать, «на цыпочках», тронулся в обратный путь, до развилки. Рискуя застрять в какой-нибудь канаве на грунтовой дороге. Но у него была семья и, не зная, что так взбесило эсэсовца, рассудил, что лучше буксовать где-нибудь в грязи, чем получить пулю в лоб.

А Герхард, навалившись грудью на руль, обхватив его руками, плакал злыми ревнивыми слезами. Потому что еще сегодня утром, до поездки в ту злосчастную психушку, он был абсолютно счастлив. Потому что у него было все, что он хотел в этой жизни. У него был Генрих.

Неужели время, что они провели вместе, оказалось ложью? Неужели он просто играл его чувствами? Неужели он совсем не любит его? Мысли, несущие смятение в душу, полоснули по сердцу острыми когтями тревожного предчувствия. Неужели их встреча, перевернувшая всю его жизнь, – не подарок судьбы, как он считал все эти годы?

Тогда, в 33-ем, осенью, безжалостно вырванный отцом из нежных объятий любящей матери, семнадцатилетний Герхард был отправлен в кадетский корпус «Волки Вергелтунга». В аристократическом семействе Эгернов было принято мужчинам выбирать карьеру военного. И ему, избалованному, капризному, похожему на девчонку, пришлось несладко среди жестоких сверстников. Узнать, что не ты – пуп земли и мир не вертится вокруг тебя! О, это было сильное потрясение!

В первый же день какой-то верзила, разбежавшись куда-то по коридору, сбил его с ног. Помогая подняться, весело рассмеялся:

– Эй, принцесса Софи! Не зевай! Здесь нет горничных – убирать тебя с дороги!

Вокруг посмеялись хорошей шутке. Случай забыли. А вот «принцессу Софи» – нет! Прозвище будто приклеилось. Многие, особенно старшие мальчики, развлекаясь, делали ему странные, звучащие двусмысленно, предложения. Понимая, что его как-то грязно оскорбляют, он злился и лез в драку. И для него, неженки, все заканчивалось плачевно. Достаточно было и пары ударов, чтобы он скорчился от боли на полу. Правда, по лицу не били. Существовало негласное правило: не посвящать учителей и воспитателей во внутренние дела дортуаров.

И вот, когда он уже совсем отчаялся, а в кармане лежало пространное, слезливое письмо для баронессы с мольбой «забрать его отсюда» прозвенел звонок к уроку и в класс вслед за герром Шульце вошел Генрих. По аудитории пролетел вздох всеобщего восхищения. Так совершенна была красота молодого мужчины. Словно древний германский бог сошел на землю, решив почтить их своим вниманием. От него исходила спокойная уверенность, что он – Средоточие мира, и никто из ребят не усомнился в его праве на это. В своих сердцах они уже творили из него кумира. Всем сразу же стало безразлично, умер или ушел в отставку их прежний учитель.

Представив нового преподавателя военной истории, директор удалился. Снисходительно улыбнувшись на выражение восторгов в свой адрес, Генрих хлопнул в ладоши, и класс мгновенно притих. В наступившей тишине он открыл журнал и стал зачитывать фамилии курсантов. Знакомясь.

Когда очередь дошла до него, сидевший впереди Отто, через плечо, прогнусавил ему в лицо «принцесса Софи» и, прежде чем отвернуться, показал Герхарду свой мерзкий язык. «Урод проклятый!» – он не удержался, чтобы не треснуть его по затылку увесистой хрестоматией. Сразу озверев, Отто сгреб его за грудки и почти перетащил через парту.

– Убью… – прошипел он, наливаясь кровью.

– Я сам тебя убью! – храбро пообещал ему Герхард.

В пылу ссоры они не заметили, как к ним подошел учитель.

– Что тут у нас? Петушиные бои? – полюбопытствовал Генрих.

Разнимая мальчиков, щелкнул здоровяка Отто в лоб; тот взвыл от боли и выпустил Герхарда. Класс затаился в ожидании, кого накажут первым. Телесных наказаний никто не отменял. За непослушание здесь подвергали публичной порке. Короткий, гибкий хлыст, от которого на коже сразу вспухали багровые полосы, всегда висел на стене. Возле доски, рядом с указкой.

Одернув школьный френч, весь внутренне сжавшись, Герхард вытянулся по струнке, уже решив, что если его накажут, точно сбежит отсюда. Но учитель не стал никого наказывать. Напротив, присел на край его парты, удивив всех своей демократичностью. Покачивая ногой, чуть склонив голову набок, несколько минут, смутив своим вниманием, изучал Герхарда. Казалось, эти насмешливые глаза видят его насквозь.