Ли Майерс - BRONZA

Днем они немного покатались на лыжах по заснеженному парку. От верховых прогулок пришлось отказаться. Выяснилось, что Генрих не любит лошадей. Впрочем, те тоже почему-то боялись его. Испуганно всхрапывая, косились на него влажным глазом и пятились назад.

К вечеру пошел сильный снегопад, и поездку в Берлин пришлось отложить. Заметив, что изучавший коллекцию отцовских ружей Генрих заскучал, он предложил ему небольшой мастер-класс по фехтованию. Желая показать или, вернее, похвастаться своим мастерством. Уверенный в себе, ведь отец с шести лет учил Герхарда фехтовать. Да и в школе, в поединках на эспадронах, он был в десятке лучших.

Увидев его в белом колете, набитом войлоком, в защитной маске, с рапирой в руке, Генрих презрительно рассмеялся.

– Сними с себя эти тряпки! – потребовал он. Снял со стены, из коллекции отца, шпагу – настоящую испанскую бретту – и внимательно осмотрел толедский клинок. – Зачем вообще заниматься этим… если знаешь, что не можешь убить? – спросил он, бросая ему оружие.

Бретта оказалась намного тяжелее рапиры, зато гард полностью закрывал кисть руки. Себе Генрих выбрал изящный, в темной патине гравировки, клинок итальянца Луиджи Чинни.

– Деремся до первой крови! – выставил он условие. – И не смей поддаваться мне, мальчишка! Убью!

«En-garde» взвизгнули, скрестившись, шпаги. Звон стали, «ассо», похожий на танец. Выпад, батман, еще батман, обманный ангаже, боковая фланконада, по-змеиному неуловимое мулине и «touchée» – клинок работы Чинни уперся ему в горло, выпустив капельку крови. Но и ему было чем гордиться. Его шпага успела чиркнуть Генриха по руке, оставив на рукаве белой рубашки тонкий алый росчерк.

О, какой потрясающий азарт испытал он тогда, безрассудно рискуя своей жизнью! Какое дикое возбуждение от проснувшегося вдруг в нем хмельного желания убивать! Что после, в душе, смывая с себя пот состоявшегося поединка, исторг крик наслаждения прежде, чем Генрих успел овладеть им. И получил за это пощечину. Первый преподанный ему урок, чтобы уже никогда не забывать, что его божество не терпит, когда что-то идет не так, как хочет оно…

После ужина баронесса деликатно оставила своих мужчин и гостя одних, заметив, что те собрались возле камина в узком кругу. А он слегка дулся на отца, полностью завладевшего вниманием Генриха.

Речь зашла об охоте, и уж тут барон Эгерн сел на своего любимого конька. Охота была единственной и пламенной страстью отца. Еще он держал великолепную свору легавых. Коллекционировал старинное оружие и мог гордиться своим винным погребом. Хотя сам предпочитал только коньяк, пунктуально, каждый вечер, одну рюмку перед сном.

Заядлый охотник, он был великолепным рассказчиком. Свои охотничьи байки рассказывал с юмором и чувством меры, всегда зная, когда надо остановиться. Генрих слушал старого барона с живым интересом. Особенно его заинтересовало освежевание туш. Оживившись, отец предложил поохотиться с утра на зайцев, на что тот лукаво заметил, что предпочитает дичь покрупней. И барон загорелся идеей устроить для гостя охоту на кабана. В общем, вечер закончился на очень бодрой ноте. Прощаясь с ними, отец попросил молодых людей не засиживаться допоздна. В глазах Генриха заплясали насмешливые искорки.

– Не волнуйтесь, я прослежу за тем, чтобы мальчик вовремя оказался в кроватке! – покосившись на зарумянившегося Герхарда, заверил он барона.

В ответ, тоже глянув на сына, отец что-то тихо сказал Генриху на ухо, и тот весело рассмеялся шутке барона. А смеялся он по-мальчишески заразительно, очаровательно морща нос и фыркая совсем по-кошачьи.

В своей спальне, нетерпеливо поглядывая на словно бы застывшие стрелки часов, он ждал его, замирая в сладком томлении от малейшего шороха. Заранее смущенно краснея от своей неопытности и острого желания доставить возлюбленному хоть часть того наслаждения, какое испытал сам в их первую с Генрихом ночь.

Замечтавшись, легких шагов не услышал. Вот и яркий блеск глаз притаившегося хищника успел заметить лишь в последний момент, задохнувшись от накрывшей его тело жаркой волны. А Генрих, играясь с ним в постели точно с пойманным мышонком, сыто и растягивая удовольствие, и в самом деле, напоминал одного из крупных представителей семейства кошачьих.

После, засыпая совершенно счастливый, он видел его четкий силуэт на фоне окна. Обнаженный, тот курил и смотрел, не отрываясь, как метель швыряет в стекло снежные хлопья.

Не отказавшись от своей затеи, как и обещал, отец устроил охоту для гостя. Егеря нашли лежку матерого секача, и на следующее утро, только рассвело, рассевшись по машинам, все отправились на охоту. Под нетерпеливое повизгивание возбужденных азартом легавых, заняли каждый свою позицию. Свору спустили. Скоро великолепно натасканные собаки громким лаем известили охотников, что подняли кабана. Взяли в клещи и, наседая сзади, покусывая за ляжки, погнали зверя на номера.

Крупный секач, разъяренный нахальством легавых, выскочил на поляну прямо под выстрел отца. Зверь был как на ладони, словно мишень в тире. Все были уверены, что барон попал. Но кабан лишь мотнул головой, встряхнул щетинистым загривком и неожиданно бросился на охотника, взметнув комья земли со снегом.

Конечно, все случилось за считанные мгновения, но Герхарду запомнилось каждое из них до мельчайших подробностей. Вот, загородив собой, Генрих одной рукой оттолкнул барона, а другой схватил кабана за нижнюю челюсть, и секач, будто наткнувшись на каменную стену, начал медленно оседать на задние ноги, вставая на дыбы. Лезвие финки вошло зверю точно между ребер, прямо в сердце. Легкое движение руки – и туша кабана грохнулась на землю. Вытерев окровавленное лезвие о шкуру секача, Генрих весело поинтересовался, может ли он теперь отрезать свиное ухо в качестве трофея. Его заразительный смех разрядил напряженность обстановки. Остальные заулыбались.

Вернувшись с охоты, Герхард первым делом зашел к нему в комнату – хотел поблагодарить за спасение отца. Дверь в ванную была приоткрыта. Он заглянул. Генрих расслабленно лежал в горячей воде, прикрыв глаза. Кисть руки красиво свисала с края ванны. И уже плохо верилось, что в этой аристократичной руке, с длинными пальцами музыканта и миндалевидными лунками ногтей заключена сила, способная одним движением остановить разъяренного секача.