Ли Майерс - BRONZA

– Ты спас моего старика… – начал он.

– Я не спасал твоего отца, – перебил его Генрих. – Мне нет до него дела. Я просто хотел померяться силой со зверем.

Слова его прозвучали холодно и, более того, цинично. Оскорбляя. Герхард обиженно надулся.

– Извини, что побеспокоил тебя! Наверное, я не вовремя… – он повернулся, чтобы уйти.

– Хорошо. Согласен. Я сделал это для тебя. Если бы барон погиб, то сейчас ты лил бы слезы… и был бы уже ни на что не годен. Вот я и подумал… – лукаво улыбнувшись, Генрих схватил его за руку и уронил в воду. – Хватит слов! Можешь уже начинать благодарить меня! И мне должна понравиться твоя благодарность. Понимаешь, о чем я…?

Зарумянившись приятным смущением, он согласно кивнул. Быстро стягивая с себя намокшую одежду, подумал, что Генрих просто не любит выставлять свою доброту напоказ, по какой-то причине считая ее проявлением слабости.

На следующий после охоты день они собрались в Берлин.

– Понятно… Молодежь – не терпится развлекаться… И право, что за дело сидеть тут со мной, стариком! – притворно ворчал отец, провожая их. Ущипнув Герхарда за щеку, напомнил на прощание:

– Ухаживая за барышнями, сын… не забывай о приличиях и чести!

Скрывая легкую досаду от отцовского, не к месту сказанного замечания, Герхард обнял его, чмокнул баронессу в щечку.

Генрих рассмеялся.

– Не волнуйтесь, барон! За этим я тоже прослежу…

В Берлине они остановились в городском доме Эгернов. В большом трехэтажном особняке в стиле итальянского барокко. Не успели разложить вещи – к ним явился нежданный гость. Генрих представил ему своего друга и кузена Людвига. Барона фон Вебера. Высокий, с военной выправкой, брюнет внимательно оглядел его с ног до головы и повернулся к Генриху.

– Какая милая зверушка… Право же, что только не случается в сочельник… – протянул он вполне добродушно.

Но Герхарду не показалось – легкое презрение в холодных серых глазах гостя, которое тот, впрочем, и не скрывал. Его самолюбие было задето. Он враждебно покосился на барона.

В ответ Генрих смешливо хмыкнул.

– Виго, не смей дразнить моего ученика! Видишь, мальчик уже и губы надул! – потормошил он Герхарда. – Увижу у него слезы… тебе не поздоровится! – пообещал он своему кузену с шутливой угрозой.

Барон картинно вытянулся во фрунт.

– Яволь, мой фюрер! – воскликнул он и, хотя был в штатском, прищелкнул каблуками, продолжая дурачиться.

Оба весело рассмеялись.

Герхард тоже улыбнулся. Конечно, он пока еще не дорос до понимания всех тонкостей взрослого мужского юмора, ну и пусть. Зато Генрих жестом собственника обнимал за плечи его, а не кого-нибудь, тем самым давая понять своему другу, в каких они состоят отношениях. Этого было достаточно, чтобы перестать обиженно дуться.

В канун Рождества, вместо «Лоэнгрина» Вагнера, отмененного по неизвестной причине, они попали на представление фокусника. Генрих, завзятый театрал, с проникновенным лицом слушающий оперу, на представлении мага и волшебника вел себя хуже уличного мальчишки. Громко хохотал, свистел и все время хлопал в ладоши, наблюдая за тем, что творилось на сцене. А там творилось что-то невообразимое. Вместо пушистого кролика из шляпы выползла, бросившись душить фокусника, огромная змея. Женщина, которую пилили надвое, визжала резаной свиньей. Из-под пилы фонтаном (не кровь же, в самом деле?!) во все стороны брызгал томатный сок. Волшебный ящик, куда вошла ассистентка, чтобы бесследно исчезнуть на глазах у публики, вдруг вспыхнул ярким пламенем и сгорел дотла. По сцене скакали зайцы, летали голуби, с потолка сыпались конфетти и серпантин. Что-то все время взрывалось, сверкало и исчезало в густом дыму. Растерянно озиравшегося по сторонам бледного фокусника проводили со сцены под руки и бурные аплодисменты зрителей. А когда опустившийся следом занавес свалился в оркестровую яму и оттуда раздались крики ужаса, в зале уже стоял просто гомерический хохот. Публика расходилась очень довольная представлением.

Домой они возвращались пешком, так захотелось Генриху. Шагая по ночному Берлину, весело обсуждая весь этот театр абсурда, он нисколько не жалел, что вместо оперы они попали на комичное выступление горе-мага.

– Господа хорошие, никак заблудились? А-я-яй!

Из темноты выступило несколько совершенно вульгарных типов. Герхард испугался, у них в руках блеснули ножи.

Главарь изъяснялся вполне учтиво и, видимо, гордился тем, что имел в своем лексиконе приличный запас слов.

– А может, вы искали какое-нибудь уединенное местечко, а? Чтобы заняться там своими мерзкими делишками? И мы вам помешали! – хохотнул он.

Остальные бродяги его поддержали. Продолжая гадко ухмыляться, тип уставился на Генриха.

– Плати и с бог…

Никто не успел заметить стремительность движения, с каким четырехгранное жало клинка, выскользнув из трости, вонзилось говорившему в глазницу, прервав его на полуслове. Подергиваясь пришпиленным на булавку жуком, еще не понимая, что уже умер, человек смотрел на ласково улыбающегося ему Генриха, и наглая ухмылка медленно сползала с посеревшего лица.

Следующее движение, и он упал на колени, к ногам Генриха. Тот выдернул клинок вместе с глазным яблоком, брезгливо стряхнул его на землю, вытер кровь с клинка об одежду убитого, убрал оружие обратно в трость и продолжил свой путь как ни в чем не бывало.

Поспешив следом, Герхард невольно оглянулся назад. Тело убитого слегка осело, но так и осталось стоять на коленях – в позе умоляющего о прощении. Остальные бродяги уже давно испарились. За оставшийся путь их больше никто не потревожил. До него же, наконец, дошло, что во время поединка, сказав ему, чтобы он «не поддавался», Генрих имел в виду, что будет поддаваться сам. И сердца вдруг коснулся холодок запоздалого страха.

Рождество пролетело в праздничной круговерти нескончаемого веселья. Наступил канун нового тридцать пятого года, ознаменовавшись последними новогодними балами. Они стояли на гранитных ступенях оперного театра и ждали, когда подадут машину. В подбитом мехом куницы пальто, он нервно ежился от мороза, выдыхая ртом белый пар. Его мучило желание пожаловаться Генриху на свои страдания. Сегодня ревность впервые оцарапала сердце Герхарда своими острыми коготками. Весь вечер он ревновал возлюбленного к женщинам, с которыми тот флиртовал, непринужденно вальсируя на балу.