Николай Дитятин - Отступники [СИ]

— Престон?

Я с горечью смотрел в ее раскрывающиеся глаза, редкостные глаза, которые в сумраке казались темно-синими, а на ярком свету озарялись светло-голубым цветом, от которого так приятно и смутно щемило сердце.

— Престон!

Вздыбилось одеяло, подушка слетела на пол, предупредительно и сварливо затрещала кровать. Я полулежал, навалившись плечами и затылком на стену, и полностью отстранившись от мира, ощущал только ее голову на своей груди. Это было величайшее и первобытнейшее счастье, и мне вдруг померещился ночной теплый лес, первые дни мира, рокот Первого, рождающего своим чревом новые популяции и виды. И два представителя нового рода, спокойно наслаждающиеся невероятным по чистоте первым в мире ощущением любви.

Она говорила, тихо смеялась, жаловалась, спрашивала, но, не дожидаясь ответа, снова говорила, гнала, наконец-то со спокойной душой гнала прочь боль, отчаянье и обиду на судьбу. А я считал секунды, истощая их одну за другой.

— Почему ты молчишь? — спросила она, придвигаясь ближе к моему лицу. — Хотя, все и так хорошо. Можешь ничего не говорить.

— Я люблю тебя, — сказал я, пальцем приподняв ее подбородок. — Запомни и ты эти слова.

— Я запомню, — она ответила на мой поцелуй.

— Вельвет.

— М?

— Ты хотела бы уйти отсюда?

— Куда? — хмыкнула она. — Мне некуда идти. К тому же мне здесь нравится. Скорее бы настоящая практика как у тебя. Чтобы вот так же, с громкими неожиданностями. А потом вернуться со страшными ранами, и, не обращая на них внимания, мрачно отрапортовать Магутусу… А почему ты спросил?

— Ты действительно хочешь этого? — спросил я глухо.

— Хочу, — она пожала плечами. — А что еще я должна хотеть? Цветущее поместье и веранду с фигурными качелями? Я хочу то, что могу получить. Так это работает.

— А если бы у тебя был выбор…

— Какой?

— Работа похожая, но бескровная…

— Еще чего. Куда интереснее биться с отребьем.

— Вельвет, бывает по-разному. Иногда отребье, это просто непонятые люди, неугодные люди или даже люди оклеветанные …

— На все воля Первого, — сказала она утомленно, и зевнула. — У нас хватит сил взять на себя грех ради благополучия Авторитета.

Лапа Первого, кто из нас должен это говорить? Неужели она?

— Ты говоришь странные вещи, — сказала она озадачено. — Ты словно ведешь меня к чему-то, к какой-то мысли, но я не понимаю тебя. Что-то случилось, Престон? У тебя проблемы? Ты ведь так и не рассказал мне, что там произошло…

И тут я понял, что если не выскажусь, то весь наш разговор будет бесполезен. И начал рассказывать, пытаясь быть предельно ясным и убедительным. И очень старался объяснить себя, хотя это каторжная, мучительная задача, которая не терпит обилия слов.

Она слушала, не перебивая меня не на секунду. А когда я закончил, долго молчала, стуча пальцами по моему нагруднику. Потом встала и перешла на другую кровать.

— Так ты согласился? — спросила она, глядя на меня с непонятным набором чувств.

— Да, и надеялся…

— Что?

— Что ты пойдешь со мной.

— Что я пойду с тобой?! — прокричала она шепотом, и вскочила. — Да как ты смеешь, предатель, червяк, тряпка, перебежчик, баба?!

— Я же объяснил тебе…

— Что? — она подскочила ко мне и схватила за ворот. — Что ты мне объяснил?! Что у тебя кишка тонка убивать врагов?! Которые помогают перетаскивать бомбы! Ты хоть представляешь, что они могли сделать с этой бомбой?! Да тебе плевать, тебе просто хочется чистеньким остаться… Это даже обсуждать противно! Наслушался лепета какой-то лживой поганки, которая шкуру свою спасала! И свою тут же продал! И кому?! Ворам. Ты хоть представляешь что тебя там ждет? Растление, унижение, потеря смысла и веры. А потом, однажды, ты ошибешься, и тебя затравят собаками или бросят в яму. Ты жалок Престон. Ты ничтожен. Я думала, что ты сильнее, а ты действительно просто сливочный папенькин сыночек.

— Вельвет, — неприятно изумился я.

— Заткнись, — она с презрением оттолкнула меня. — Забудь, что я сказала тебе той ночью Престон. И я забуду. Нет, ну какой же ты все-таки гад… Я теперь… Из-за тебя… Ты брал на себя ответственность, Престон. И так подло меня предал. Я не могу в это поверить. Я только сейчас осознала всю глубину твоего предательства и не могу в это поверить… За что, Престон? Или ты считал это просто интрижкой? Но я-то действительно тебя любила. Понимаешь? Когда ты сжигал мосты, ты не заметил, что на одном из них стою я? А, Престон? Что я доверила себя в твои руки, потому что некому больше было доверить, потому что у меня больше никого нет, потому что ты и Гелб — моя семья… И ты просто разжал руки… Тебе стало неинтересно. Ты решил уйти к ворам и не напрягать свою совесть. Ты ведь должен был понимать, что я не соглашусь. Что это вообще нелепо. Несуразно…

— Я…

— Ты предатель Престон, — всхлипнула она. Но не от слез, а от злости. — Чем бы ты себя не оправдывал.

— Я надеялся, что ты меня поймешь. Любовь строится на понимании.

— Любовь также строиться на доверии, — горько добавила она. — Я бы спасла твою душу Престон. Я бы помогла тебе. Но теперь это неважно. Раз ты в первую очередь подумал о побеге, а не обо мне, значит, так тому и быть. Убирайся. Я… Я проклинаю тебя.

Состояние у меня было полубредовое. Я был уничтожен и окончательно дезориентирован. Больше всего на свете мне хотелось доказать, что я делаю это не из-за страха и оказаться в грохочущей лавине сражения, изрыгающей огненные языки и кровавые фонтаны. А там драться, резать, рвать, ломать свои и чужие мечи, надрывать глотку в бешеном озверелом кличе. Покалечиться, обезуметь, умереть, лишь бы доказать ей, что я не трус.

— Я все понял, Вельвет, — произнес я негромко. — Ты права. Во всем. Я сейчас уйду. Но перед этим хочу сказать тебе кое-что. Ты можешь не слушать, можешь не верить, но я скажу правду. Я проклят. Я проклинаю сам себя. И хоть все мои слова и вся моя жизнь теперь стоят в этих стенах и в твоем сердце не больше глиняного черепка, я говорю тебе, что я тоже любил тебя по-настоящему и по-настоящему хотел вызволить тебя отсюда, искренне полагая, что так будет лучше. Я ошибся. Я поплатился за это. Однако ты не сможешь мне помешать и дальше любить тебя. Это будет частью моего проклятья: любить и понимать, что обречен только на презрение. А второй частью будет вечная охота, которую начнет старина Иордан. Но это пустяки…

Я взял себя в руки. Никто меня отсюда не гнал. Вот сейчас я медленно встану. Медленно разденусь. Рассмеюсь. А потом так же медленно объясню ей, что это была… Что? Так никто не шутит.

Я медленно встал. И медленно побрел к окну.

Она сидела, закрыв лицо побелевшими пальцами, и беззвучно подрагивала. У нее на глазах только что мучительно умер Престон Имара от’Крипп. Он вдруг взревел искаженным от боли голосом, выкатил невидящие глаза, и испарился. Больше она никогда его не видела.