Михаил Харитонов - Золото твоих глаз, небо её кудрей

— Не так быстро, — сказала Мальвина. — Давай-ка с другой стороны. Здесь ты как оказался?

— А я почём знаю?! — Буратина для пущей честности вытаращил глаза. — Я вроде убил дерево, потом ещё что-то было, а потом кот мне сказал крекс-пэкс-фэкс, а королева меня подбросила и там было другое небо…

— Чушь какая, — Мальвина зажала ушки ручками. — Ты что, ебанулся?

— Нет! Я нормальненький и ужжжасно здоровенький! — бамбук затряс головой.

— Значит, придуриваешься, — заключила Мальвина. — Мне это совсем не нравится. Артемон, выбей из этого мудака всё дерьмо {276} .

Артемон подошёл к связанному Буратине и для начала ударил его в живот. Деревяшкин заорал что есть мочи.

— Заткни ему пасть, — распорядилась Мальвина. — Он очень шумный.

Пудель завертелся, ища, из чего бы сделать кляп.

Тут лекарь-богомол оживился, зашевелил усиками.

— Выбить дерьмо? — переспросил он. — Зачем же трудиться? Есть прекрасное народное средство для этой цели, принимается внутрь…

— Заткнись, — бросил сквозь зубы Артемон, целеустремлённо водя по комнатке жалом.

— Нет, говори, мне интересно, — мурлыкнула Мальвина. — Что за народное средство?

— Касторка {277} , — сказал богомол.

Невежественному Буратине показалось, что его мучители снова говорят о кастрации {278} , и он опять забился.

— А ему не нра-а-авится, — протянула Мальвина. — Что ж, попробуем касторку. У нас она есть?

— Этим обувь смазывают, — вспомнил Артемон. — Вроде бы что-то осталось.

— Смазывают обувь? — переспросила Мальвина. — Смешно. Нам нужна будет воронка.

— Есть шланг, — квакнула жаба, подслушивающая под дверью.

— Не хааачу! Не надо кастр… — заорал Буратина, но Артемон молча отоварил его по печени.

— Или касторка, — сказала Мальвина ласково, — или ты умрёшь. Прямо сейчас.

Прозвучало это весьма убедительно. Буратина обречённо затих.

— А можно и не касторкой, — внезапно вклинился богомол. — Например, английская соль тоже хорошо действует…

Артемон посмотрел на народного лекаря так, что тот прижукнулся, сложился как картонка и упал под стол.

Долго он там, впрочем, не пролежал. Минут через десять он уже держал кусок жёсткого шланга, вставленного Буратине в рот, а пудель, скобейдясь и матюгаясь, вливал в него масло. Деревяшкин мычал, плакал и грыз шланг, но бестолку: жаба зажимала ему нос, а сова при малейшей попытке блевануть клевала его в солнечное сплетение. Мальвина наблюдала за всей этой суетой вполглаза: она размышляла о том, как будет допрашивать Буратину: начинать ли с калёного железа, или сначала поработать электричеством.

Эффект от касторки был убедителен. Дерьмо из Буратины действительно вышло — с бульканьем и вонизмом.

— Фи, — сказала Мальвина, вставая с табуреточки. — Помойте тут всё, а мы пока подготовим инструменты. Артемон, у нас найдётся небольшая жаровня?

30 дня 12 месяца Тарзана 902 года Тарзана / 30 декабря 312 года о. Х. День.

Страна Дураков, домен шерстяных, крепость Болат-Юрт.

Current mood: blank/никакое

Current music: звон в ушах

Мирре Ловицкой снился Большой Зал Пуси-Раута.

О сновиденья поняш! Это вам не блёклые сны хомосапых, не глюки копытных, не трансцендентальные виденья инсектов. Поняшьи грёзы легки, изящны и полны волнительных подробностей. Вот и сейчас Мирре виделись сияющие хрустальные люстры над головой, торцовый пол {279} , истоптанный тысячами копыт, ряды голов в балаклавах. Её окружали ароматы парфюмов, смешанные с ароматами тел, грив, лон. И главное, главное — ручьи, потоки, водопады няша, образующие незримо трепещущее в воздухе облако грациозности. Которой тут было пропитано всё, всё, всё.

Она шла по узкой дорожке алого бархата средь разгорячённой толпы. В маске Мирра была, в белоснежной эмалевой маске. Гордое лицо её стягивала Золотая Узда. Она шла, чувствуя кожей устремлённые к ней взоры. Они горячили, они будоражили кровь. С каждым шагом Мирра будто росла, становилась выше. Крепла шея её и голова тянулась к потолку.

О да: Ловицкая знала, куда идёт, куда и зачем. Там, в конце пути, её ожидала Верховная. Которая осыплет её немыслимыми почестями, наградит, прославит и увенчает. Мирра не помнила точно, чем заслужила это всё — но была уверена, что всё это ей положено по праву. Больше того: уже сейчас, здесь все должны были одаривать, отличать её. Так и было. Разноцветные бэтмены вились вокруг неё, вплетая в гриву драгоценные ленты, унизывая шею и ушки жемчугами, украшая шею ожерельями. Она покрывалась златомерцающим блеском, дорогим и тяжёлым сиянием.

И наконец, все расступились перед ней. И наконец, все передней расступились. И она увидела то, к чему она шла, что её ожидало на самом деле, к чему её так приуготовляли.

На стальном троне восседал полковник Барсуков. Перед ним был водружён камень-алатырь, камень заклания. Сверкали ножи, ланцеты, какие-то страшные гадкие железки. Сердце пронзила страшная правда: она обречена в жертву. Сейчас её положат на камень и вырежут суть. Что-то такое, что дороже жизни, души и сердца. А потом они это съедят, и это будет так страшно и мерзко, что она перестанет жить. Но не умрёт, нет, — а превратится в содрогающийся комок вечных мучений.

Мирра оглянулась, ища поддержки, опоры, хотя бы капли сочувствия. Но сотни глаз в прорезях балаклав подавляли её волю. Её силы были ничто по сравнению с волей Пуси-Раута.

Она увидела, — как бы со стороны, — как её кладут, как приковывают к камню цепями. Как перебивают жилу на шее — и сама Верховная первой припадает к алой струе. Как из неё выдёргивают живые, трепещущие внутренности — и молодые красотки, чавкая, мнут зубами эти сизые куски плоти. Она увидела Гермиону, с мечтательной улыбкой жующую её печень, и Альбертину, отрывающую зубами нижнее ребро. Но всё это было ещё не самое страшное, потому что сути во всём этом не было.