Тим Вернер - Мы, монстры. Книга 1: Башня [СИ]

— …здесь.

Голоса удалялись, и Алеста уже не разбирала слов. Слышала только, как Нивен сказал что-то о луке, а Шаайенн — о разбросанном по всему Нат-Каду оружии. И думала о том, что ей не стоило отдавать ребенка. Ни Бордреру, ни кому-либо еще. Даже если он никогда и не был ребенком.

А теперь — поздно. Теперь для всего — поздно.

А еще повторяла про себя, на языке катала мягкое имя: Шаайенн. И вспоминала, как дневной свет играл с его волосами, и те сверкали в лучах. И глаза у него сверкали, горели, и в них было гораздо больше жизни, чем во взглядах всех существ, что встречала на своем пути. Гораздо больше жизни и немного яда.

Она накинула еще один морок. Просто так. Потому что старухе не пристало быть влюбленной. Даже в существо, которое очевидно намного древнее ее самой. Просто страдает проблемами с памятью.

Тейрин сел на ложе, выхватив из-под подушек кинжал. Судорожно вдохнул воздух, и еще, и еще, пытаясь надышаться, потому что он снова задыхался во сне, и было страшно, и что-то грохотало, и только потом он понял — грохотало не во сне, здесь, в Нат-Каде.

А сейчас он впервые увидел ее — высокую белую тень у окна. Прозрачную, светлую.

И задохнулся во второй раз. А она полуобернулась к нему и тихо заговорила, и впервые голос прозвучал не в голове - в его комнате.

— Затхэ, — сказала Сорэн. — Я думала, тьма приближается в лице Лаэфа, но это — Затхэ. Меня обманули.

“Думала, тьма приближается? — подумал Тейрин. — А как же “ничего не бойся, мальчик, я знаю, что делаю”? Ждала Лаэфа — и мне не сказала?”

А еще он услышал в ее чистом голосе легкую горечь разочарования. Едва заметную, но Тейрин всегда умел хорошо слушать. И трезво мыслить. Даже проснувшись посреди ночного кошмара и обнаружив себя еще в одном.

Тейрин поднялся и решительно направился к двери. Подхватил плащ со спинки кровати, набросил на ходу.

***

Плащ летел, струился за ним и, поворачивая за дверь, Тейрин легким привычным движением отбросил его назад. И тот послушно скользнул следом, как Эрхайза за Лаэфом.

Сорэн смотрела уже не в окно — ему вслед.

Она ведь и правда чувствовала Лаэфа рядом, не это отродье — самого Лаэфа. А с этим... даже играть не интересно. Послать вслед дикого даарского охотника — и пусть разбирается.

Но Ух’эр-то каков! Мерзавец. Лживая гадина. Весь в старшего брата.

***

Ух’эр пришел тогда к ней — когда с Затхэ было покончено — он пришел. Сорэн сидела у окна, перебирала лучи света, глядела сквозь них, слушала пение птиц, а он, гадость, как-то пролез, и ни один луч его не коснулся, пока сам того не пожелал. Оказался рядом — и не почувствовала.

Поднял ладонь, и лишь тогда она увидела, как он сидит на мраморном крыльце, как сам ладонь под лучи подставляет и внимательно глядит на них, а те проходят сквозь. Ух’эр не отбасывает тени — может, потому так тянется к Лаэфу, чтоб хоть какая-то тень рядом была.

— Странно, что брат боится их, — хмыкнул он, проворачивая ладонь. Покосился на Сорэн хитро, добавил. — Их ведь нет на самом деле. Не ухватишь, не укусишь.

И оскалил зубы в кривом оскале. А потом рассмеялся неожиданно, откинув голову назад. И как часто бывает, когда видишь что-то в лучах впервые, Ух’эр увиделся ей совсем другим.

Сейчас он казался не безумным — счастливым. Хотя потом, гораздо позже, она поняла: это не глаза его сияли, они отражали сияние Ирхана.

Но тогда она подумала: а если он останется здесь надолго? Если согреть его лучами, если обнять теплыми ветрами, — починит ли это его? Исправит ли? Ей показалось, ему тут может быть спокойно. А пару веков в покое — не принесут ли такую нужную ему передышку от вечного безумия?

Пару веков покоя и света. И никаких отравленных змей под ногами.

— Ты пришел сказать о Затхэ? — мягко спросила Сорэн. Подошла. Он оборвал смех внезапно, сжался, смотрел настороженно. Будто боялся, что она ударит.

“За что же мне тебя бить? — удивилась Сорэн. — Ты на моей стороне. Ты должен знать, мальчик, своих союзников я не трону. И никому не дам в обиду. Перейдешь на мою сторону — больше никогда не увидишь змей”.

Ни змей, ни монстров.

— Затхэ больше нет? — спросила она.

— Затхэ больше нет, — отозвался Ух’эр, вновь поменявшись. Теперь едва заметно ухмылялся, глаза щурил, будто свет внезапно стал мешать на нее смотреть. А ухмылка была не его. Неуверенной и слабой.

— Докажи, — Сорэн села рядом и положила свою ладонь поверх его руки. Заглянула в глаза, и он медленно развернулся к ней. Улыбнулся неожиданно широко, рванул за собой за руку, вскакивая, и перед их ногами разверзлась бездна.

— Что ты… — начала она.

— Доказываю, — шепнул ей Ух’эр и потащил за собой.

***

Царство мертвых было темным. Серым.

Тут было тихо, и слуги Ух’эра, сновали по черным дорогам бесшумными бесцветными тенями. Он покосился на нее, хитро подмигнул и приложил палец к губам. Потянул за собой.

Вперед по дороге и вдруг — снова вниз, в еще одну бездну.

И там, в замурованных наглухо подвалах, показал клетку, что стояла в самой глубине. А в клетке — исполосованное, разодранное тело монстра.

Посмотрел в глаза, внимательно и неожиданно серьезно.

И Сорэн почудилось: впервые видит настоящего Ух’эра. Безо всех его бесчисленных масок. Потом она узнала: она видела очередную маску. Потому что все, что есть у Ух’эра, — это маски. Все, что есть от Ух’эра, — это маски.

Сейчас у него был твердый взгляд. И мягкие губы. И тихое дыхание.

***

Она не могла спасти Лаэфа, потому что Лаэф — тень. Но этого, живущего в бесшумных тенях, но настоящего, она может вырвать из них. Унести в мир, где поют птицы и можно играть с лучами Ирхана. И Ирхан признает его, рано или поздно, но признает.

Конечно, он безумен. Он не должен быть здесь. Его место — рядом с ней.

И теперь Сорэн сжала его руку и повела, понесла за собой, ввысь, прочь от шепота и полумрака, в свой мраморный дворец. И там, во дворце, он снова оказался другим в свете дня.

Настоящим. И очень серьезным. И смотрел в глаза так, как никогда и никто.

— Сорэн, - тихо сказал он. — Я сделал, что обещал. Теперь твой шаг.

Она провела рукой по его щеке, и он закрыл глаза, потянулся за ее прикосновением, и ее белая ладонь задержалась. Скользнула к губам. К шее.

— Прости меня, — тихо сказала она.

— Ты не исполнишь своего обещания? — спросил он, не открывая глаз, и добавил, будто хотел напомнить, будто она могла забыть. — Если победишь...

— Исполню, мальчик, — уверенно ответила она, рука скользнула на его плечо, крепко сжала. — Тебя не трону. Оставайся здесь. Сейчас. Оставайся со мной.

— Тогда за что мне тебя простить? — спросил он и распахнул глаза.

И они, сверкающие, огромные, в обрамлении длинных темных ресниц, светились безумной насмешкой, извечной издевкой, и его захотелось оттолкнуть. Подальше. Отмыть руки. Но прежде — заплакать.