Юрий Глазков - Черное безмолвие [сборник, 2-е издание]

— Почему за железным листом?

— Через железо наши мысли не проходят. Пока не проходят.

— Почему пока?

— Мы уже почти знаем, как это сделать, надо научиться менять длину волны наших мыслей в широком диапазоне вплоть до сверхдлинных. Но пока плохо получается. В наших телах, ведь мы еще дети, нет крупной детали, чтобы использовать ее как резонатор для этих волн.

Степану Петровичу стало страшно, страшно по-настоящему.

— А мысли читать вы умеете?

— Да, на близком расстоянии пока. Но я часто отключаю эти блоки, слишком противно слушать чужие мысли. Говорят одно, а думают другое. Жаль, что не все такие, как мы, потому что мы, например, уже врать друг другу не можем, мы говорим то, что думаем. У нас освободилась масса мозговых клеток, которые раньше просеивали мысли и переводили в то, что можно или надо сказать. Остальные оставались как бы не озвученными. А нам как раз нужны резервы мозга.

— Это еще зачем?

— Понимаешь, мы получаем информацию на два порядка больше, чем вы, и переработать ее на том же уровне возможностей мозга, как у вас, мы не в состоянии. Для нас ваш мозг уже мал, и мы думаем, как его увеличить. А пока обходимся резервами. Вот, например, мы пришли к выводу, что информация от обоняния достаточна для нас и на вашем уровне. Тут вот в чем дело: для ее обработки надо большие мощности мозга задействовать, а толку от нее не так уж много. Вот мы и не расширяем пороги этого канала. Вот тебе и резерв. А вообще-то мир запахов тяжел и противен, мы еще не можем отделаться от их традиционного восприятия.

— Господи, Вовка, как это вас на все хватает, бедные вы ребята. Ты уже совсем взрослый. Где же твое детство, Вовка?

— Детство нужно было тогда, когда мы не имели этих возможностей. Вы накапливали опыт долго, так как сенсоры ваши были ограничены. Понимаешь? Каналы поступления информации узкие у вас и пороги слишком грубы. Вы все время отдалялись от природы и в этом искали спасения. Но в этом и ваша беда. Вы так и не поняли окружающий мир и натворили много глупостей и бед. Нам трудно вернуть ваш мир к тому, что было. Мы сначала приспособимся к сегодняшнему и разовьемся к будущему миру, а потом посмотрим, что делать. Но все единогласны в том, что спасение наше в космосе. И мы переделываем себя под него.

— Это еще как же?

— Я и Петька научились ощущать гравитационные поля. Я с закрытыми глазами определю, что около меня: легкая палка или грузовик. Их гравитационные поля я чувствую. Это очень интересный мир, вечная борьба полей гравитации. Каждый предмет отвоевывает свою сферу влияния. Как же! Пылинки будут лететь к нему, а не к какому-то легкому соседу, а он становится все тяжелее. Вот радость-то. Смешно на них смотреть. Правда, пап?

Отец молчал. Сын тоже. Наконец отец отважился и спросил:

— Сынок, а как вы жить-то собираетесь в этом космосе? На какой-нибудь планете? Или как?

— Послушай, отец. Наша программа в общих чертах такая, я тебе уже говорил. Сначала надо приспособиться к тому, что вы натворили. Пестициды, гербициды — это ладно, это мы уберем, это не так уж сложно. Сложнее другое, и мы вам даже благодарны, так как вы невольно начали нужное дело. Вы потихоньку приучали человека жить в радиации. Я могу тебе сказать, что ты «светишься», и притом неплохо. Печень твоя собрала много того, чего не надо бы, кости тоже. Ты же видел рентгеновские снимки. Помнишь того самого скелета. Это ты. Ты светишься скелетом и печенью. Во всех вас и в нас радиации уже много. В городах все пронизано радиацией, в деревнях ее тоже немало. Вы создали новое поколение, приспособленное к радиации. Рыба светится, хлеб светится, в мясе изотопы, в реке изотопы. Вы создали изотопный мир. И я тебе скажу, что мы проживем в этом мире дольше вас. Это сделали вы.

— Ты говоришь страшные вещи, сын. Но все-таки на что рассчитываете вы?

— Наш организм уже воспринял радиацию. Мы живем с ней. Радиация — это энергия, безграничность энергии. Вот мы и переделаем себя так, что нам не нужен будет хлеб, мясо, масло — нам нужна будет радиация, только радиация. А ее здесь на вашей планете и в космосе достаточно. Вот так. Сложность заключается в том, как исключить кислород из жизненного цикла. Вот тут они ошиблись.

— Кто ошибся? — быстро спросил отец.

— Извини, отец, я скажу тебе, но это только для тебя. Я живу уже категориями нашего мира, где нет обмана. Ошиблись те, кто заложил программу нашего рождения. Они не думали, что за это время, то есть до нашего появления, вы сумеете наделать столько много ошибок. Вот и все. Мы будем жить за счет радиации, ее везде много, это изначалие зарождения жизни вообще. Нам не будет границ, космос, Вселенная, как вы говорите, наш, это наш дом. Вы — наше детство, мы — более старшее поколение, те, кого мы создаем, — ваши внуки.

Отец не проронил ни слова.

— Прости, папа, мне надо сделать домашнее задание. Уроки учить. А то учительница завтра опять будет нами недовольна.

Степан Петрович встал и вышел из комнаты сына, плотно притворив за собой дверь. Опять между ними была закрытая дверь. Мир разделился.

Был вечер, отец сегодня пришел с работы раньше, чем обычно. Можно было пообщаться с сыном, повоспитывать его.

— Коля. — Голос отца был строг. — Опять ты свои каракули понарисовал. Только бумагу портишь. Неужели нельзя попытаться что-то путное нарисовать. Вот, например, тарелку нарисуй, кувшин, яблоко, окно. Я художник, твой отец. И неплохой художник. А ты рисуешь что попало. Ну объясни мне, что это у тебя за клубок из ниток на бумаге. Что они обозначают? Ведь тебе уже шесть лет, большой.

Вихрастый, веснушчатый Коля смотрел на отца и ухмылялся. Взгляд его был чуть снисходительным, словно он все понимал, что говорил отец, а главное — неправоту своего отца.

— Пап, а почему ты думаешь, что здесь нет ничего понятного. Я могу нарисовать вазу и твой портрет, но это лишь отражение настоящего. А это, — мальчик показал пальчиком на свой рисунок, — это реальное прошлое, которое во мне и других детях. Все, что накопили предки, — все во мне, все их знания и опыт. А ваш опыт вы передаете нам сейчас. Вот так.

— Что, что? — опешил отец. — Ты откуда всего этого набрался?

— Как откуда? От деда, от тебя. Потом это просто во мне. Теперь о рисунках. Вот, посмотри, это, — Коля ткнул в извилистую линию, — это деревня. Это — путь охотников. Вот — это один из них зверя убитого тащит домой. Дома жена и дети голодные. Вот там они. Он их кормить должен. Нам однажды обед в сад не привезли, знаешь, как сразу всем есть захотелось. Все уже привыкли в это время есть. А тут, на тебе, пищу не принесли. А вот Дож и Пити не привыкли…

— Кто такие Дож и Пити? — встрепенулся отец.

— Это дети Джима.

— Кто такой Джим?