Николай Ободников - Viva Америка

— Как это понимать? — недоверчиво спросил я, растирая запястья.

— Люди как монеты: чтобы понять, чего они стоят, нужно их просто поскрести. — И Болль демонстративно вложила ключики от наручников в мои руки.

На ключиках была знакомая гравировка: «Без пяти минут пять километров».

«Ключи этого… Тапиоки?.. — Я почувствовал, как вдоль моего позвоночника на капельке пота противно прокатился страх. — Это что, подстава?.. Отпечатки!»

Я взволнованно протер ключики футболкой и отбросил их на пол. Болль остро вгляделась в меня, словно прикидывая, вмещусь ли я в ее желудке.

— Л-любишь людей скрести, да? — беспокойно полюбопытствовал я, судорожно размышляя над мизерными шансами остаться в живых. — Ершиком себе кое-где поскреби, Балаболь! Что тебе от меня надо? Дело же ведь не просто в том, что ты хочешь подставить этого темнокожего дуболома, верно?

— Белла Болль , — чеканно напомнила Болль своим сипловатым голосом и достала девятимиллиметровый «Glock-26». — «Если ты, холуй, еще раз решишь поглумиться над моими именем и фамилией, твой побег умоется красными слезами октября».

Я изумленно нахмурился: последнюю фразу Болль сказала на чистейшем русском языке.

— Ты что, русская?.. — не поверил я, нервно глядя на оружие в ее руках.

Болль встала, оперлась на стол и несколько раз качнулась. Пистолет она по-прежнему держала в руке.

— Из кабинета — налево и прямо, — строго сказала она, продолжая мерно покачиваться, словно язык пламени перед пожаром. — Затем — на лифте до третьего этажа. Там увидишь, куда тебе.

После этих слов Болль с грохотом ударилась лицом о поверхность стола. На оставленные Фузом бумаги тоненько брызнуло кровью. Болль повернулась ко мне, и на ее опухавшем красивом лице я увидел оскал дьяволицы, умывавшейся внутренностями еще живой соперницы.

— Ах-х… хах… Душевно зашло… — сипло восхитилась Болль. Она поднесла запястье с перламутровым браслетом ко рту и, морщась от боли, громко сказала в него: — Говорит директор Болль! У нас беглец — русский! Тапиока с ним в сговоре! Убиты трое сотрудников! Тапиока вооружен и очень опасен! Разрешаю огонь на поражение!

— Ч-черт!.. — растерянно проблеял я, вскакивая со стула. — Ты это… это… Подожди-подожди! — И я невольно прижался к стене.

Болль равнодушно наставила на меня пистолет:

— Три.

Затем она нажала на спусковой крючок, и я судорожно закрылся руками. Выстрел оглушил меня. Мое лицо обдули пороховые пары, в то время как пуля беззвучно прошила стену возле моей вспотевшей спины.

— Два, — хищно продолжила Болль и еще раз выстрелила.

Вторая пуля, овеянная грохотом выстрела, ударилась в стену в десяти сантиметрах от моей головы. Наконец сообразив, что это был за отсчет, я стремглав бросился из кабинета. Выбежав, я заметил настежь открытую дверь, за которой была полутемная комнатка — с двумя мертвыми мужчинами, застреленными в голову практически в упор. Начинка черепных коробок этих двоих щедро покрывала искрящую съемочную аппаратуру и погасшие дисплеи.

Я тут же с дрожью ощутил, как у меня в области затылка неприятно заныло — в ожидании свинцового плевка, раскалывающего череп. Зажав рукой рот, попытавшийся снова жалобно заблеять, я изо всех сил припустил дальше по серебристому и безликому коридору.

«Дело — табак! — в панике подумал я, видя приближавшуюся развилку. — Блин, и как быть?! Либо маршрут этой демоницы, либо как-то самому!..»

— Один, Алекс! — раздался где-то позади поскрипывавший голос Болль.

— А вот и мой кучер!.. — ужаснулся я, прижимая голову к плечам и опрометчиво сворачивая налево. — Я безоружен! — неожиданно для себя заорал я на ходу. — Кто-нибудь! Я — сдаюсь ! Арестуйте меня! Я не никому не причиню вреда! Психи вы бесчувственные!

Продолжая призывно орать, я выскочил в высокий холл без окон. Повсюду были стальные двери, сверкающие металлом скамейки и фикусы Бенджамина. В центре холла одиноко стоял питьевой фонтанчик. За фонтанчиком были видны лифты и коридоры.

— Эй! Эй! — остервенело забарабанил я в ближайшую дверь. — Арестуйте меня! Тут… тут какое-то недоразумение! Я б-безоружен! Я сдаюсь! Я…

Дверь открылась, и ко мне вышла приятная молодая азиатка, явно занимавшаяся какой-то бумажной работой. Она томно вздохнула, и из-под ее подбородка выскочили мандибулы, а ее раскосые глаза узнаваемо выкатились из орбит, будто желая разглядеть поближе мое перекошенное испугом лицо.

— Ру-у-усские н-не с-с-сдаются, — укоризненно напомнила азиатка-трутень и скромно поприветствовала меня поклоном.

— Божья роса мне в глаза!.. — жалобно простонал я, неверяще отступая.

Неожиданно двери в холле распахнулись, и из них вышли работающие здесь мужчины и женщины — все они были трутнями. Еще через мгновение они, словно издеваясь, стали нестройно и с запинками повторять «русские не сдаются».

— Не сдамся, не сдамся!.. — разозленно пообещал я и задержал дыхание, боясь их усыпляющего токсина.

Закрыв на всякий случай футболкой нос и рот, я, беспокойно вздрагивая, побежал к трем матовым лифтам. У одного из них лежал еще один мертвый мужчина — в форме сотрудника службы безопасности. На раздутой шее охранника были видны венозные следы от удавки.

— Давай же! Давай! — умоляюще пробормотал я, беспорядочно стуча по всем кнопкам вызова лифтов.

К моему ужасу, в мой затылок мягко вжалось что-то холодное.

— Назови мне хоть одну причину, по которой я не стану расплескивать твои мозги по этим красивым дверям! — пробасил Фуз мне в ухо. — Какая-нибудь справка о том, что ты мой брат или отец, — тоже засчитана не будет!

— Болль! — выдохнул я, нервозно поднимая руки. — Этого одного слова достаточно, дуболом?! Позади нас трутни , болван! Надо срочно убираться отсюда! — И я осторожно попытался обернуться.

— Ни с места! — взревел Фуз и еще раз ткнул меня пистолетом. — Почему меня обвинили в пособничестве террористу и систематической краже печений?! Я всего один раз случайно чужое взял! И что ты сделал с директором Болль?!

— Я не террорист, головешка ты стоеросовая! — огрызнулся я, боясь пошевелиться. — Неужели ты не понимаешь?! Тебя — подставили! А меня подставляют еще с Филиппин! Это дело рук твоей начальницы-дьяволицы! Она…

— «Обернись, засланный кабачок!» — на ломанном русском приказал Фуз.

— «Казачок», а не «кабачок»! — раздраженно поправил я Фуза, подчиняясь. — Похоже, за эту твою тупость от тебя и решили избавиться! Где мой стронгилодон?!

Вид у Фуза был потрепанный: под левым глазом у него был кровоподтек, на жилетке не хватало пуговиц, а сам он нервно сжимал пистолет, нерешительно переводя его то на мое лицо, то на мою грудь. Весь его лоск словно сдулся и обветшал, оставив после себя лишь нечто первобытное и скотское, словно у мускулистой клячи на скотобойне.