Луковый король

- Вам виднее, - сухо принял отставку пан Филипп. - Но, может быть, смерть вашего отца хотя бы вразумила вас относительно ваших безумных планов?

- Каких планов? - не сразу понял Тадеуш. - Ах, вы всё об этом! Не самое лучшее время обсуждать сейчас мои личные дела.

- Почему же? Другого случая может и не представиться, судя по вашему неуравновешенному поведению. Осмелюсь, кстати, спросить напрямик: не собираетесь ли вы оставить смерть пана Адама безнаказанной?

Говоря это, пан Филипп повернулся к присутствующим, как бы приглашая их в свидетели и судьи.

- А кто, вы считаете, в ней виноват? - в свою очередь, спросил Тадеуш, принимая брошенный ему вызов. - Эти бедные люди с копьями вместо автоматов, как у нас?

- Люди? Опомнитесь! Что человеческого вы в них находите? Или ваша пагубная и постыдная страсть затмила ваши глаза окончательно?

- Повторяю: оставьте обсуждать то, что касается лично меня. Только меня одного, и никого больше.

- А общество?

- Как хорошо, что вы о нём упомянули! - притворно обрадовался Тадеуш. - Общество, говорите. Так вот, если уж и судить виноватых, то лучшей кандидатуры на роль убийцы не найти. Моего отца убило то, как мы живём! Так жить нельзя! И я не буду так жить.

Садоводы притихли и даже перестали прихлёбывать кисель из кружек.

- У вас и план есть? - осведомился пан Виктор.

- Есть.

- Землю — дикарям? Урожай — королю? - вмешался пан Тарас.

- Что-то вроде того.

- Вроде того? - с ехидством переспросил пан Рауль. - Да чего там юлить? Говорите прямо, не стесняйтесь. Здесь все свои. Каждый неуч, завладевший ключами по роковому стечению обстоятельств, говорит именно эти глупости. Другого им не дано. По скудости ума и малой опытности. Но я вам, молодой человек, скажу ещё и вот что: блажь закончится, рассеется, как туман. Останется лишь стыд и неловкость. И не беспокойтесь, пожалуйста, на наш счёт: мы вас простим и примем обратно. Но сейчас я не вижу необходимости продолжать наше неловкое общение.

Он повернулся к своей семье и подал им знак уходить.

За ним потянулись и другие садоводы. Они, тем не менее, вежливо прощались и не говорили дерзостей, как бы подтверждая слова пана Рауля, что общество не отказывается от своего заблудшего сына.

- И дуб, стоящий у дороги, думает, что он вечен и непоколебим, - крикнул им в вдогонку Тадеуш. - А потом приходит ураган и...

Но никого в доме больше не осталось, кто мог бы слушать его речи, кроме дикарей-слуг да печального Валуя.

- Вы все свободны! - закричал им Тадеуш. - Слышите? Берите лука, сколько хотите и возвращайтесь в свои пещеры.

Никто из дикарей не двинулся с места.

- Вы тоже думаете, что у меня временное помешательство? Что я образумлюсь и превращусь в того, кем был мой отец? В вашего мучителя и рабовладельца?

Дикари молчали.

- А впрочем, - успокоился вдруг Тадеуш. - Делайте, что хотите.

Он вышел из комнаты, не оставив им никаких распоряжений.

Глава 13

Тадеуш оделся во всё самое лучшее, что было у него: зелёную клетчатую рубашку, ни разу не пользованную, которую отец подарил ему на день рождения; штаны из серого мягкого льна; дутые ботинки на толстой подошве. Цветов он нарвёт по дороге, в поле. Ромашек и васильков. Он никогда не подносил Соне ничего, кроме лука, и поэтому не знал её предпочтений, но умные люди говорили, что цветы для женщины — это беспроигрышный вариант.

А ещё он нагрузил полную тачку луковых закруток из запасов в подвале — дикари вряд ли когда-нибудь ели такое. То-то они удивятся! Тадеуш так и представлял себе эту сцену: как они осторожно обнюхивают содержимое банок, как пробуют на язык, как потом радуются, ощутив нежный вкус овощей, приготовленных по особому секретному рецепту. Идею поехать на танке он отмёл с порога — ещё подумают, что он действительно мстить к ним едет.

Что Соня жива, Тадеуш узнал от Валуя. Верный слуга пана Адама, оказывается, поддерживал с ними связь всё это время, будучи на службе у садовода. Нет, о предательстве речи, конечно, не шло. Скорее, о некоторых слабостях и кровных привязанностях домашнего дикаря. Тадеуш ни в чём его не винил и не подозревал в измене. Он же показал пану дорогу к стойбищу, хотя сам идти к бывшим родичам наотрез отказался.

Однако на том знакомом месте, где с него пытались снять латы с помощью колдовства, племени не оказалось. Осталось потухшее костровище, какой-то разрозненный мусор, кучи экскрементов, но сами дикари куда-то ушли, то ли спасаясь от преследования, то ли ещё по какой причине. Тадеуш сложил руки рупором и закричал:

- Соня! Соня!

Он поворачивался в разные стороны и повторял многократно это имя, ставшее для него смыслом жизни. Никто не откликался, и тогда он побрёл в случайно выбранном направлении, не забыв прихватить с собой и тачку. И не переставал выкрикивать имя любимой.

Так он прошагал до самой темноты, выбившись из сил, и уже отчаянье скользкой змеёй стало заползать в его душу. Но тут дорогу ему перегородили два острых копья.

- Я Тадеуш! - сказал он. - Помните меня? Отведите меня, пожалуйста, к вождю.

Дикари прорычали что-то и жестами показали ему, куда двигаться, сами последовав за ним с копьями наизготовку.

У нового костровища, как две капли воды похожего на старое, он, наконец, увидел её. Но не бросился к ней с объятьями, не выказал вообще никаких эмоций — за эти трудные дни он очень повзрослел.

- Хочу говорить с тобой, - обратился он к вождю. - Я пришёл сюда за твоей дочерью, Соней. Прошу у тебя её руки. Я не знаком с вашими обычаями, но, надеюсь, вы простите мне этот маленький пробел, который я в скором времени восполню. Вот лук. Забирай его себе. Потом я привезу ещё.

Когда мы с Соней станем жить в моём доме, хотел добавить он, но вовремя спохватился — ведь ещё абсолютно ничего не решено, и вождь смотрит на него откровенно враждебно. Как бы не оказаться ему теперь в этом костре.

- Твой отец приходить на мой земля и убивать моя люди, - произнёс он.

- Его больше нет в живых. А я... В чём же моя вина?

Вождь грозно посмотрел в сторону дочери, на лице которой, кроме страха, других чувств не отражалось. Потом протянул ей руку, и она послушно подошла к нему, поцеловав его длань.

- М? - спросил её отец.

- Ы! - ответила Соня.

- А! - крякнул вождь, никак не обозначая на лице, каково же его решение.

Тадеуш покорно и спокойно ждал. Внешне, по крайней мере. Внутри у него всё кипело и клокотало.

- Твоя обещать мне, что никогда не обидеть моя дочь, - произнёс, наконец, старик.

- Обещаю!

- Твоя обещать мне, что никогда не увозить моя дочь из племени.

- Обещаю!

Вот оно как получается. Жить им не в обустроенном доме, в уюте и тепле, а в кочевой юрте. Пусть. Ради неё он готов принять и эту жертву.

- О! - сказал вождь Соне и буквально толкнул её к Тадеушу.