Екатерина Лесина - Провинциальная история [СИ]

Вот и вздумал куш взять большой. Благо, Хромой местные новости знал и про Козелковича рассказывал охотно: сродственница его при доме обреталась прачкою.

Она и упредила, как бричку запрягать стали.

Не даром, само собою, пришлось бабе приплатить и обещать, что потом, как уж Козелкович за дочку денег даст, то и с нею поделятся.

Дура.

Ну да… у Емельки свои мысли имелись. И про бабу эту тоже.

…сперва все шло именно так, как должно.

И бричка показалась.

И сосна, которую Хмурый долго не желал рубить, рухнула, дорогу загораживая. А кучер, получивши пулю, на землю сполз. Мага Емелька не боялся, знал, что целитель, а эта братия пужливая да бесполезная. Тем паче пистоли у Емельки имелись, на войне же он успел убедиться, что хорошая пуля и от мага спасет.

В общем… сперва шло, как должно.

А потом…

Он видел, как падает Хромой, а маг поворачивается к нему, к Емельке, но не успевает, потому как Емелька тоже не пальцем деланый. И амулетиками сумел обзавестись, и держал их наготове. Вот пускай теперь этот самый маг и хлебанет «навьей кровушки», от которой, сказывали, спасу нет.

Емелька осклабился.

Вновь поднялось внутри дурное, лихое, то самое, что проявилось то ли там, в степях, то ли на польской границе. Застило глаза яростью.

И в ней-то, холодной, Емелька понял: пора уходить.

Завизжала баба. И замолкла, получив удар в лицо. А Емелька сгреб девку, которая оказалась легонькой и смирной, что хорошо, потому как бить такую — забьешь ненароком. А она живою нужна. До поры, до времени.

А ему…

…уходить пора. И Емелька знал, что уйдет. Он ведь везучий.

Они разминулись всего-то на мгновенье.

Ежи услышал визг. И шкурой ощутил, как раскрывается неподалеку запретное заклятье. Сердце похолодело, и кровь застучала быстрее, подгоняя…

…и все равно опоздал.

— У-и-и-и… — разнесся по лесу протяжный крик.

Разнесся и стих.

Все вдруг застыло, замолкло, будто спеленутое иною темною силой. И эта сила сделала воздух вязким, заставивши самого Ежи остановиться.

Отдышаться.

Оглядеться.

Он отмечал все, что видел на этой вот лесной дороге. Саму дорогу в две колеи. Кустарник по бокам её. Сосну, что легла поперек, перекрывая. Бричку. Лошадь.

Людей подле лошади.

Он сделал шаг.

И второй.

Поморщился. В воздухе еще висел дух иной силы, той, что ныне вгрызалась в человека, пока еще живого, в отличие от тех двоих… или нет? Ежи не целитель. Он остановился подле кучера с развороченным животом. Коснулся пальцами шеи.

Бьется.

Крепкий мужик, если еще не отошел. Второй, в грязных лохмотьях, и вовсе дышал ровно, спокойно, улыбался даже, вот только на прикосновение Ежи тело не отозвалось, да и было оно прохладным, слегка влажноватым.

Вот ведь.

А вот Дурбина крючило.

Ежи его и узнал-то только по роскошному бархатному кафтану, щедро золотом расшитому. И по парику. Краска с лица сползла, смешалась, и теперь казалось, что кожу покрывали белесые и красные пятна.

— Держись, — сказал Ежи, не зная, что еще делать.

То, что вгрызалось в человеческое тело, виделось ему сгустком черноты, но живым, подвижным.

— Д-девочка… з-з-с… брал, — выдохнул Дурбин сквозь силу.

— Маменьки родные! — вновь понеслось по лесу, и женщина в тяжелом платье, до того сидевшая тихо, вскочила, замахала руками. Лицо её было в крови, но Ежи не мог понять, отчего этой крови много, если ран на нянюшке нету. — Ирод… забрал Лилечку, забрал донечку… скотина…

Лес загудел.

Заворочался, оживая.

— Д-дгни… — Дурбин сумел перевернуться на живот, подтягивая ноги. — Т-туда… ушел.

— Найдем, — Ежи отряхнулся, прикидывая, стоит ли прямо сейчас отправляться по следу или же сперва помочь людям.

Помочь следовало бы, но…

Он ведь не целитель!

А единственный целитель вряд ли сам справится… и…

И сзади донеслось вдруг протяжное ржание.

— Маменька! — этот злой голос заставил обернуться. — Маменька… я вас спасу, маменька!

По ту сторону сосны, где продолжалась дорога, уходившая вниз, появилась телега, груженая соломой и какими-то мешками. Правила ею престранного вида девица, которая, подобравши платье, подоткнувши его высоко, так, что видны стали загорелые ноги, побитые цыпками, стойма стояла.

— Маменька! — зычный голос её окончательно расколол тишину.

Сунув пальцы в рот, девица свистнула громко, по-разбойничьи, и крутанула над головою тонкий хлыстик, лошадку поторапливая. Та, правда, если шагу и прибавила, то немного.

— Что за…

— Стоять! — из сосновых веток выглянула женщина с пистолем. — Руки вверх!

За спиной её возвышался мрачного вида мужик в алой шелковой рубахе. В руках мужик держал пистоли и глядел так, что Ежи предпочел руки-таки поднять.

— Маменька! — с новою силой взвыла девица и, спрыгнувши с подводы, — лошадь с немалым облегчением перешла на шаг — понеслась к женщине.

— Я маг, — счел нужным представиться Ежи. — Верховный маг города Канопень…

И знак сотворил, правда, все же опасаясь, что этого будет недостаточно. Местные люди к магам относились с немалым подозрением, полагая их элементами до крайности ненадежными.

Но женщина кивнула.

И велела:

— Пахом, поглянь, что там с поранеными. Лика! Что за вид?!

— Маменька, — виновато прогудела девица и потупилась, увидела босые ноги, ойкнула и поспешила подол опустить.

— Аграфена Марьяновна, — сказала женщина, кланяясь. — Вот, дочку навестить решила…

— Матушка-боярыня… — нянька, сползши-таки с брички, кинулась на землю. — Прости, боярыня-матушка, не уберегли… Лилечку не уберегли…

Она завыла, поползла, голося на все лады.

— Так, — рявкнул Ежи, понимая, что еще немного и окончательно потеряется. — Аграфена Марьяновна, вы не пострадали?

— Боги помиловали, — она осенила себя кружным знамением.

— Хорошо… надо, чтобы ранеными кто занялся. И не только ранеными… раненых надо бы…

— Пахом, на подводу грузи.

Мужик кивнул и с легкостью подхватил кучера. Ежи только и сумел, что кровеостанавливающее заклятье кинуть, хотя нужды в том особой не видел: все одно знаний его и умений недостаточно, чтобы спасти.

Его…

Но если…

— Поедете по тропе, — сказал он, решившись. — И Дурбина возьмите. И прочих тоже… скажете, что от меня, чтобы… там Евдоким Афанасьевич, может, подскажет чего.

Подумалось запоздало, что следовало бы предупредить, поелику для человека обыкновенного встреча с Евдокимом Афанасьевичем может быть… непростою.