Екатерина Лесина - Понаехали!

Баська тяжко вздохнула.

Батюшке не отписала.

Сперва собиралась. От честно. Даже листа бумажного взяла, и перо, и сидела над тем листом, губами шевелила, слова правильные подбирая, такие, чтоб ласковые и с почтением, и еще, что она, Баська, больше на него не сердится, а сердилась, ибо глупая была. И что желает ему сыночка. Или вот дочку. А потом еще сыночка. Никанора крепкая, глядишь, многих народит.

Хороших.

Не таких, как она, Баська, дочь капризная да неблагодарная.

Хотела написать, да слов не нашла. А потом уже решила, что, ежели благословение получит, то тогда и напишет. Вот. А коль получить не выйдет, то и не напишет, а съездит да сама скажет. Крепко решила.

Теперь же руки млели.

Ноги болели.

Спина и вовсе каменною сделалась. И главное, страх такой, что все-то пирожки в животе комом стали. Того и гляди назад попросятся. И Баська на живот руки положила, чтоб не попросились. А то этакого сраму батюшке вовек не простят. Небось, и после её, Баськиной, погибели вспоминать станут да посмеиваться.

Нет уж…

Кто-то ткнул пальцем в спину. И Баська моргнула, отрешаясь от прежних мыслей. Моргнула и увидала перед собой ступеньки, прикрытые красным ковром, который некогда был, наверное, премного хорош, батюшка подобные возил на торг, все жаловался, что больно дороги, но ныне, многими ногами попранный, ковер гляделся несчастным и запыленным.

Прям как сама Баська.

Но она поднялась.

К камню.

Имя вот свое назвала, как оно водится, и голос предательски дрогнул, что вызвало немалое раздражение государева писца. Он молча указал на камень.

Камень… как-то иначе его Баська представляла. Огроменней, что ли. И божественней. А тут стоит себе глыбина, каковых на любом поле воз поднять можно. И еще батюшка некогда привозил, когда терем думал расширять, в основание. Да что-то там не заладилось.

Баська даже подумала, что обманули её, но после вспомнила, как камень вспыхивал при прикосновении. И решилась.

Тепленький.

И мягонький, как шерстка кошачья… если она уйдет, кто за малыми-то глядеть станет? Нет, Антошка парень справный, хоть и дурень редкостный, да за всеми не успеет. Разве что с Маланькой если… и не будет никакого благословения. Кто она, Бастинда Фроловна, такова, чтобы на неё благословение тратить? Девка обыкновенная, которых в каждом городе сотня, а уж в Китеже, может, и две наберется.

Вон, Сварожина богата.

И раскрасавица. И боярыни тоже… некрасивых боярынь, небось, не бывает. И… а она? Мало того, что обыкновенная, так еще и ведьме служит, и… и в Канопене уже пропащей её считают. И там-то Баське один путь – в монастырь.

Или за вдовца какого, которому все одно, какова невеста, ежели за детьми поглядит. Ничего, она все понимает… она… а пусть богиня благословит, но не её, Баську. Она уж как-нибудь и без благословения проживет. А вот Никаноре оно нужнее. И батюшке. На жизнь честную, чтобы деток у них было много и все-то здоровые, чтобы батюшка прожил еще сто лет, а то и двести, да в любви и уважении, какого он заслуживает.

Маланьке ещё. Маланька не виноватая. Она просто привыкла завсегда Баську слухать, вот и получилось, что получилось… пусть тоже жених ей найдется хороший.

Антошка… дурноватый, но котов любит.

И ведьме тоже. Правда, Баська не была уверена, что богиня благословляет ведьм, но вот… вдруг. Стася ведь хорошая, непутевая только. Неприкаянная. Вот пусть и прикается со своим мажиком, который, хоть и ударенный на голову, и не мажик вовсе, но неплохой.

И князю тоже самую малость.

Его жалко.

Потому как с ведьмою у него ничего не выйдет, но и к лучшему, ибо не любит он её, а кого любит, о том молчит, хотя и без того оно понятно. Горыне… пусть и боярского роду, а не гордая, не смотрит на Баську сверху вниз, и говорит нормально. И… и всем-то добрым людям.

Камень вдруг отозвался, сделавшись горячим-горячим, вспыхнул так, что в голове Баськиной вдруг редкостное просветление наступило. И в этом просветлении она четко осознала: дура.

Как есть дура!

Сидела бы ровно, глядишь и наладилось бы все. А она… понадобился ей царевич! И главное, на кой? Что она об том царевиче знает-то?

Баська хотела было сказать, что передумала, но её подхватили под локоток и с помоста потянули. А она растерялась и потянуть себя позволила.

Вот ведь.

Вставать пришлось до рассвета. Честно говоря, Мишанька от души надеялся, что высочайшая честь быть представленным к царским смотринам обойдет-таки его стороной.

Ввиду некоторых обстоятельств.

Но…

- Улыбайся, - ведьма-наставница, оглядевши Мишаньку препристально. И самолично поправила высоченный кружевной воротник, который крепили на плечах особыми завязками. Причем крепили так, что железные штыри, на которых, собственно, воротник держался, упирались в плечи.

И в спину.

И…

В общем, улыбку Мишанька изобразил, решивши, что с ведьмою спорить – себе дороже.

- Чудесно, - его ущипнули за щеку. – Сейчас до храма и обратно…

Ехать пришлось недалече. Храм при школе имелся, пусть и по старому обыкновению поставлен был в стороне, то ли чтобы ведьм не смущать божественной силой, то ли наоборот. Был он невелик и неказист. Тяжелая серость камня слегка смягчалась яркостью цветов, которых подле храма высадили в превеликом множестве.

- Красота какая! – восторженно выдохнула хрупкая ведьмочка, изо всех сил стараясь не крутить головой, что, правда, не получалось. И оттого её воротник слегка покосился с одной стороны, что не осталось незамеченным наставницей.

- Держите себя в руках, - сказала она строго, и под взглядом её юные ведьмочки притихли. – Помните, что вам выпала высокая честь…

Мишанька подавил вздох.

Хотелось спать.

И есть, ибо кто-то там решил, что богине голодные ведьмы милее сытых. И содрать этот треклятый воротник. Поскрести спину. И между грудей тоже. Раньше Мишанька и предположить не мог, что в этом вот месте может что-то там скрестись. А вот поди ж ты… оказывается…

Ведьмочки выстроились согласно списку.

На друг дружку они не глядели, да и вообще смотреть старались исключительно под ноги. И если бы не роскошные – по случаю, небоось, в школе-то ведьмочки носили обыкновенные серые платья из не самого лучшего сукна – ничем-то они не отличались бы от обыкновенных девиц.

В том и опасность.

Мишанька оказался последним, и не удивился, и сквозь корсет ощутив острие зонта наставницы.

- Не вздумай дурить, - сказала та.

- Я что? Я ничего… и вообще… - с зевком сладить не вышло, но вот рот Мишанька рукой прикрыл и поморщился, до того ядрено были надушены перчатки. – Чего я тут?

Как ни странно, но ответом его удостоили.

- Высочайшее распоряжение, - он, не оборачиваясь, понял, что наставница поморщилась. – Доставить всех девиц годного для брака возраста.