Генри Олди - Повести о карме

Вторая записка объясняла мне:

«Не рискуют из-за собачьего чиха!»

Станет ли объяснять тот, кто вчера угрожал?

Станет ли уговаривать тот, кто ворвался в твой дом,

избил твоего отца,

испугал до икоты твою служанку?

Трижды нет, четырежды и пятикратно!

Сэки Осаму:

О, миг ясности в сплошном тумане,

прозрение в слепоте!

Записки писали разные люди?

Рэйден:

Разные люди разными почерками.

Грубым, с ошибками в первом случае,

грубым, но без ошибок во втором.

Оба писца скверно владеют кистью,

но первый — дикарь, тупая башка!

Сэки Осаму:

И что же ты сделал, юноша?

Как ты поступил?

Надеюсь, ты ринулся в бой?

Рэйден:

Умоляю простить мою трусость,

но я не ринулся в бой, размахивая плетью,

а сел и задумался.

Что хотели сказать мне второй запиской?

Первая угрожала, тут нет сомнений,

но вторая?!

Сэки Осаму (задумчиво) :

Из боевого лука не стреляют по мышам,

не рискуют из-за собачьего чиха,

из-за денег, которые должен торговец рыбой,

не врываются в дом дознавателя,

не бьют его отца,

не пугают служанку.

«Если Акайо и был нам должен,

Мы не вторгались в жилище семьи Торюмон!»

Вот что гласила вторая записка!

Так значит, контрабандисты ни при чём?

Кредиторы Акайо ни при чём, да?

Кто же виноват?!

Рэйден:

Восхваляю вашу мудрость и проницательность!

Падаю ниц, пребываю в восхищении.

«Кто же виноват?», подумал я,

«Что же делать?», подумал я.

И устремился в дом торговца Акайо,

теряя сандалии на ходу.

На сцену выносят барабан тайко. Рэйден колотит в него палкой, чествуя громовика, своего бога-покровителя, и демонстрируя решимость, охватившую Рэйдена. Под рокот барабана выходит торговец Акайо.

Акайо( рыдает ):

О, я преступник из преступников,

отъявленный негодяй, а к тому же глупец!

Нет мне прощения в этой жизни,

не будет и в следующей!

Сошёлся я близко с Весёлым Псом,

пил с ним саке, ходил в игорные дома.

И вот смотрю: он погиб, мертвей мёртвого

лежит в переулке Сандзютора

с разбитой головой.

Первым я нашёл его, самым первым,

раньше других увидел.

Желая избежать уплаты долга,

боясь наказания за задержку,

замыслил я хитрое дело,

решил притвориться бродягой,

разыграть ложное фуккацу.

Знал я повадки Весёлого Пса,

истории и забавные байки,

а прошлая жизнь — кому она известна?

Кто знал это прошлое? Да никто!

Кто бы меня изобличил? Да никто!

Ах, какой был замысел, да прахом пошёл!

Под рокот барабана выходит жена торговца Акайо. Делает круг по сцене.

Жена торговца( рыдает ):

Помилосердствуйте! Простите!

Знала я о коварстве мужа,

помогала ему всеми силами,

Хоть он и дурень, чурбан бестолковый,

что ни задумает, всё собаке под хвост.

Акайо( падает на колени, бьётся головой об пол ):

Что ни задумаю, всё собаке под хвост!

Жена торговца:

Притворялась, что он — бродяга,

что удерживаю его силой и уговорами,

хочу оставить и в лавке, и в постели.

Оплатила похороны настоящего бродяги,

желая явить миру своё добросердечие,

уверить в истинности фуккацу.

Акайо( бьётся головой об пол ):

Явила миру своё добросердечие,

уверила в истинности фуккацу.

Верная, достойная супруга!

Эх, а я-то сплоховал!

Жена торговца:

Боги благословили наше преступление,

вердикт был вынесен, муж стал бродягой,

бродяга — мужем.

Мой брат, промышляющий контрабандой…

Сэки Осаму( в гневе ):

Ваш брат — контрабандист?

Как он посмел?!

Жена торговца( падает ниц ):

О, пощадите!

Горе мне, горе!

Сама того не желая, обвинила я брата!

Мой брат, мой несчастный брат,

которому грозит наказание,

ужасная кара из-за бабьего языка,

одолжил нам сотню серебряных монет.

Он согласился обождать с выплатой,

пока новый Акайо,

новый муж мой в теле старого,

не выяснит, куда старый спрятал деньги,

приготовленные для выплаты.

Мы сказали брату, что деньги пропали,

и долг, и заработок за три месяца!

Акайо( бьётся головой об пол ):

«Куда же он спрятал их?» — сказали мы,

имея в виду меня-былого.

«О небеса, где они лежат?

А может, он их проиграл?»

Ладно, кивнул мой шурин,

ладно, ищите хорошенько,

а не найдёте, так заработайте!

Жена торговца:

Он бы ждал, сколько надо,

или даже простил бы нам долг,

но тут явились эти негодяи, гнусные преступники…

Сэки Осаму( громко ):

Эй, негодяи! Эй, гнусные преступники!

Вбегает Куро-бодзу в цепях. Звон цепей сливается с рокотом барабана. Грим на лице Куро-бодзу символизирует кровоподтёки и ссадины, полученные им в ночной схватке.

Куро-бодзу:

О, мы негодяи!

Хор( закрывая лица платками, как принято у бандитов ):

О, гнусные преступники!

Мы — похитители чужого имущества,

возмутители общественного спокойствия,

позор наших отцов, слёзы матерей!

Куро-бодзу:

Наводчик мой, Весёлый Пёс,

ловкач, кому и боги завидуют,

умер, но воскрес в теле торговца рыбой,

шустрый пройдоха — в теле глупого толстяка.

Я пришёл, говорю: «Молодец!

Хорошо устроился, повезло тебе,

Одним камнем убил двух птиц!

Будешь торговать, мне — половина!

С каждой рыбы — хвост да брюшко,

с каждой монеты — середина да краешек!»

А он сделал треугольные глаза,

бормочет не пойми что,

будто впервые меня видит!

Акайо( горестно ):

Так ведь впервые и видел!

Лучше бы вовсе не видел!

О, кара небес!

Куро-бодзу:

Я пришёл, говорю: «Молодец!

Крючья вбил, как мы условились?

Крючья в дерево и в забор?

Будем грабить чиновника, щипать ему перья,

так с крючьями сподручней выйдет!»

А он сделал круглые глаза,

заикается, хоть и трезвый,

притворяется пнём безмозглым,

будто я ему — чужой человек!

Акайо( горестно ):

Так ведь чужой! Ну как есть чужой!

Лучше бы вовсе не знакомились!

О, гнев богов!

Куро-бодзу( машет кулаком ):

Вижу, говорить с ним, болваном,

всё равно что читать су̀тру лошади!

Толку с кошачий лоб!

Отрезал дурню палец — не понимает,

квадратные глаза делает.

Рожу побил — не понимает,

вовсе глаза заплыли, никакие стали.

Явились в третий раз, стучим в ворота,

тут нам и досталось на рисовые колобки.

Сэки Осаму (хохочет) :

От торговца?

От Акайо, мастера кулачного боя?