Рафаэль Лафферти - Дни, полные любви и смерти. Лучшее [сборник litres]

Еще одна деталь, чтобы сделать рассказ более заманчивым для читателя. Допустим, вы думаете, что все уже поняли, но у Лафферти всегда есть козырь в рукаве – «Диз Боро Грай», где «Диз» на самом деле новое диалектное слово, связанное не с чем-нибудь, а с Диснейлендом.

В «Узкой долине», как объяснил мне Майкл Суэнвик, Лафферти играет со словами языка индейцев пауни, здесь же пользуется терминами и фразами на разных цыганских диалектах, и все это ведет к знаковому финалу, возможному только потому, что автор виртуозно жонглирует диалектными выражениями.

И, как всегда бывает с Лафферти, вы снова застываете в ошеломлении. И снова. И снова. Но всегда существуя внутри придуманной им истории. Как читатель, я теряю дар речи. Будучи писателем, постоянно задаю себе вопрос: «КАК?! Как же ему это удается?»

Рассказ «Eurema’s Dam» завершен в июле 1960 г., доработан в августе 1964 г., декабре 1964 г., июле 1967 г. и опубликован в антологии «New Dimensions II: Eleven Original Science Fiction Stories» под редакцией Роберта Сильверберга в 1972 г. Включен в авторский сборник «Golden Gate and Other Stories» («Золотые Ворота и другие истории», 1982).

Это история о недотепе, дурачке, «шлемазле» – последнее слово на идише, пожалуй, точнее выражает суть героя, хотя его не так часто услышишь в Талсе, родном городе Рафаэля Алоизиуса Лафферти. Истории про дурачков – жанр, которого я, как редактор и составитель сборников, всегда сторонился. Мне казалось, что рассказы о простофилях, дурачках, шлемазлах, неудачниках, тупаках и так далее читают только простофили, дурачки, неудачники и недотепы. Это в лучшем случае. Вряд ли такой аудитории интересны книги, которые издаю я. Но оставим это. Лафферти – автор искусный и ловкий, это понимаешь сразу, и созданный им дурачок – особенного рода.

Рассказ «Матушка Эвремы» был награжден премией «Хьюго» в 1973 году в Торонто. Не могу сказать, что трепещу перед историями, которые получают премии, и отношусь с презрением к тем, кому они не достаются. Но то, как ее заполучил Лафферти, заслуживает некоторых пояснений. Рассказы, получающие «Хьюго», обычно публикуются в научно-фантастической периодике или в антологиях, доступных широкой аудитории. Моя же антология «New Dimensions II» была дорогим изданием в твердой обложке и тиражом всего шесть тысяч экземпляров. Несмотря на это, включенный в нее рассказ Лафферти умудрился набрать достаточное количество голосов для победы. Как? Понятия не имею. Но он выиграл и, помимо всего прочего, оставил позади мой собственный рассказ. Не стану притворяться, что не хотел победить сам, но я был бесконечно счастлив, что премия досталась такому замечательному и необыкновенному автору и что свою первую награду Лафферти получил за рассказ, который опубликовал я.

Он был, наверное, последний.

Кто именно? Последний великий индивидуалист? Последний истинно творческий гений столетия? Последний предтеча?

Нет-нет. Последний остолоп.

К тому времени, как он появился на свет, дети рождались все умнее и умнее, и дальше так же пойдет. После него тупиц, может, и вовсе не будет.

Даже матушка его признавала, что Альберт маленько туповат. А что еще скажешь, если мальчишка заговорил только в четыре года, ложку научился держать к шести годам, а дверную ручку поворачивать – к восьми? Ботинки надевает не на ту ногу, да так и ходит, мучается. А когда зевнет, нужно ему напоминать, чтобы рот захлопнул.

Кое-чему он так за всю жизнь и не научится. Например, определять, какая стрелка указывает часы, а какая – минуты. Ну да это ерунда. Временем он никогда и не интересовался.

На десятом году жизни Альберт совершил великий прорыв – научился отличать правую руку от левой. Для этого он применял самые нелепые мнемонические приемы – что-то насчет того, как собака вертится на месте, прежде чем лечь, куда закручиваются смерчи и водовороты, с какого бока доят корову и садятся верхом на лошадь, в какую сторону изогнуты листья дуба и платана, с какой стороны обрастают мхом камни и стволы деревьев, как трескается известняк и как парит в небе ястреб, как охотится соропут и сворачивается кольцами змея (не забывать, что ошейниковая пустынная игуана – исключение и вообще не змея), как ложатся кольца на спиле кедра, куда загибается барсучья нора и нора скунса (не забывать, ввиду насыщенного аромата, что скунсы иногда поселяются в старых барсучьих норах). Словом, Альберт в конце концов запомнил, где право, где лево, хотя наблюдательный ребенок мог бы навостриться отличать правую руку от левой и без всей этой чепуховины.

Разборчиво писать Альберт так и не выучился. В школе он жульничал. Из велосипедного спидометра, моторчика, пары миниатюрных эксцентрических кулачковых механизмов и батарейки, стыренной из дедушкиного слухового аппарата, Альберт соорудил машинку, которая писала за него. Машинка получилась крохотная, размером с хруща, и надевалась на авторучку или карандаш, после чего Альберт легко мог прикрыть ее рукой. Буквы она выводила – загляденье. Альберт ее так настроил, чтобы она копировала шрифт из прописей, а буквы выбирал, нажимая на кнопочки размером не больше усиков хруща. Конечно, это было нечестно, а что прикажете делать, если ты по тупости своей не в силах научиться письму даже на уровне «посредственно»?

Считать Альберт вообще не умел. Пришлось ему смастерить еще одну машинку, для счета. Она умещалась на ладони и умела складывать, вычитать, умножать и делить. На следующий год, уже в девятом классе, началась алгебра, и Альберт добавил к машинке насадку, способную решать квадратные уравнения и системы уравнений. Если бы не жульничал, Альберт в школе вообще ни одной оценки получить бы не смог.

К пятнадцати годам в его жизни возникла еще одна трудность. Люди, «трудность» – это не то слово! Альберт боялся девчонок.

Что же делать?

– Я сделаю себе машину, которая не боится девчонок, – сказал Альберт и взялся за работу.

Машина была почти готова, как вдруг ему в голову пришла мысль:

– Так ведь любая машина не боится девчонок! Мне-то что с этого?

Поняв, что запутался в своих рассуждениях, Альберт сделал то же, что и всегда. Он сжульничал.

Альберт вытащил из старого механического пианино на чердаке валики для проигрывания нот, подобрал к ним подходящую по размеру коробку передач, вместо продырявленных листов с нотной записью использовал намагниченные железные листы, ввел в матрицу экземпляр «Логики» Вормвуда – и получилась логическая машина, умеющая отвечать на вопросы.