Рафаэль Лафферти - Дни, полные любви и смерти. Лучшее [сборник litres]

– Неужели все повторяется? – в глубокой тоске спросил Уильям этого человека. – Неужели все эти здания и камни совершенно одинаковые?

– Не совсем, – ответил человек. – Пятна грязи на них иногда бывают разной формы.

– Меня зовут Уильям Моррис. – Уильям храбро решил все начать заново.

– Ясно дело. «Уильям Моррис» – самый узнаваемый тип людей.

– Вы сказали… Нет, другой, похожий на вас человек сказал, что мой тезка, чье имя я получил, когда раздавали имена, создал не только Лес за пределами Мира, но и кое-что еще, – запинаясь, проговорил Уильям. – Что еще он создал?

– Обои, – ответил человек.

И Уильям упал в обморок.

Нет, Кенди не покинула его. Она же была верный друг. Она подняла его на закорки и понесла. Мимо Восемнадцатой улицы и площади Вестсайд-Шоу-Сквер, мимо «Всякой всячины» и «Подушечного Дворца», где она (нет, другая девушка, похожая на нее) в прошлый раз повернула обратно.

– Все одно и то же, опять одно и то же, – стонал Уильям у нее на спине.

– Тихо ты, говорун, – отвечала она почему-то с жалостью.

Впереди замаячила Двадцатая улица, и на ней – измельчительный комбинат. Кенди втащила Уильяма внутрь и бросила на бетонный блок.

– Он состарился, – объяснила Кенди работнику комбината. – Ну надо же, какой стал старый и дряхлый!

Так много слов за раз она еще не произносила.

Кенди была девушка без предрассудков и вдобавок сегодня еще не занималась никаким трудом. Поэтому она решила часок поработать на измельчительном комбинате (измельчали здесь, как известно, стариков).

И вот на конвейерной ленте показалась голова Уильяма! Кенди улыбнулась и измельчила его бережно, с несвойственной ей нежностью.

Она бы обязательно сказала какие-нибудь добрые прощальные слова, если бы только была говоруньей.

Рассказ «Funnyfingers» завершен в феврале 1973 г. и опубликован в брошюре «Funnyfingers and Cabrito» (издательство «Pendragon Press», тираж 750 экз.) в 1976 г. Включен в авторский сборник «Iron Tears» («Железные слезы», 1992).

Спросите поклонников Лафферти, за что они его любят, и получите множество ответов, похожих один на другой. Он заставляет смеяться – нет, громко хохотать. Он демонстрирует удивительные возможности языков – не только английского. Он покажет вам мир (не только этот, но и другие) под таким углом, что все прежде известное вам о литературе перевернется с ног на голову.

Но есть нечто, о чем читатели почти не говорят. Может, потому, что Лафферти редко прибегает к такому приему, а может – потому что это очень и очень больно: он умеет разбивать сердце вдребезги.

«Хитропалые», по сути, рассказ об обреченной любви. И это не спойлер: как часто бывает у Лафферти, он в самом начале дает понять, что ждет читателя. В данном случае мы видим эпиграф об Орфее, – понятно, что автор вряд ли начал бы с этого, если бы далее не ожидалась утрата Эвридики. Затем очень сдержанно, без лишних слов, главная героиня задает вопрос, который позже и приведет ее в любовную ловушку: «Кто я? Что я?» – и читатель получает несколько правдивых ответов. Она – маленькая девочка, очень любопытная и развитая не по годам, а еще она юная представительница дактилей, мифологических существ, тех, кто научил людей работе с железом, арифметике, алфавиту и кто отвечает за буквы, цифры и другие запчасти во всем мире.

С этого момента начинает разворачиваться сюжет, хотя манеру повествования и развязку нельзя назвать классическими. В любом случае Лафферти интересуют далеко не только отношения главных героев, несчастных влюбленных; он исследует отношения всего человечества со своей историей и мифологией, а также собственное предназначение как хранителя и передатчика мифов. Хотя в некоторой области опыт Лафферти ограничивался тем, что он мог узнать от других, он, безусловно, понимал, что в любимом человеке мы любим прежде всего истории, которые вокруг него выстраиваем, глубоко личные мифы, которые также часть вселенной. Но если тот, кого ты любишь, – миф или ты сам – миф, тогда с самого начала всё против вас.

Юные влюбленные из рассказа «Хитропалые» с болью понимают, что наши мифы переживут нас, а самое главное – они переживут своих рассказчиков. Результат – курьезная (и типичная для Лафферти) инверсия легенды об Орфее: не наши истории и мифы остаются позади во тьме, а мы сами. Ореада Хитропалая бежит по анфиладе темных комнат внутри горы, собирая железных псов, железных парней, железную философию. Но на самом деле это нас с вами она собирает. А когда ее игра заканчивается, она разбирает их (нас) и бросает обратно в горшки с деталями. В самом конце мы распадаемся на части, наш век короток, и наше сердце разбито. Но именно Ореада и ее Плутон, воплощенные мифы, будут горько плакать железными слезами.

– Кто я? – спросила однажды Ореада [129] Ореады , или Орестиады, – горные нимфы в греческой мифологии. Хитропалая свою маму. – Или, если уж на то пошло, что я?

– Ты наша дочка, – ответила Франсес Хитропалая. – А почему ты спрашиваешь? Ты с кем-то разговаривала?

– Только сама с собой и еще с дядюшками в горе.

– Тогда ясно. Во-первых, милая, ты должна знать: мы тебя очень, очень любим. Не было ничего случайного: мы тебя выбрали, и ты для нас…

– Не волнуйся, мамочка. Я знаю, что я приемная. И уверена, что вы оба меня любите, вы мне все уши об этом прожужжали. Но кто я на самом деле?

– Ты – маленькая девочка Ореада, очень любопытная и развитая не по годам.

– Но я не чувствую себя развитой. Я чувствую себя глупой. Почему я чем-то похожа на папу, а больше ничем и ни на кого? Как мы с папой вообще связаны?

– Вначале вы не были связаны никак. Когда мы с папой поняли, что у нас не будет своих детей, мы начали подыскивать ребеночка. В тебя я влюбилась с первого взгляда, потому что ты похожа на Генри. И Генри влюбился в тебя с первого взгляда, потому что ты похожа на него. Генри всегда был нашим самым любимым человеком – моим и его. Шучу, милая. Хотя нет, не совсем: мой муж так очаровательно ребячлив и эгоцентричен! А теперь беги поиграй на улице.

– Нет, я лучше побегу внутрь горы и поиграю там.

– Но, милая, там так темно, грязно и дымно!

– А на улице, мама, слишком светло и недымно. – И Ореада побежала играть внутрь горы.

Дом Генри Хитропалого, объединенный с мастерской, примыкал к горе, которая располагалась к северу от города и по сравнению с другими горами округа Осейдж была не такая высокая, зато крутая. Генри, отец Ореады, держал мастерскую пишущих машинок. На вывеске, правда, про пишущие машинки ничего не было. Она гласила: «Ремонт дактилографов. Генри Хитропалый».