Владимир Сорокин - Доктор Гарин

Как только слуги обнесли всех вином, граф Данила встал со своим бокалом в руке:

— Дамы и господа! В отличие от моего брата-сибарита я человек деловой и ненавижу тосты и панегирики. Тем не менее скажу. Сегодняшний день послал нам путешественников, говорящих на великом русском языке. Это — подарок. И я благодарю Бога и ангелов его за случившееся. Слава Богу!

— Слава Богу! — ответили ему, вставая и поднимая бокалы.

— Слава Бо-о-о-огу! — протяжно завопила Агафья.

— Слава Богу! — кратко и мощно пропел дьякон.

— Слава Богу, братец, слава Господу нашему, Иисусу Христу! — тут же подхватил граф Савва. — Сегодня, признаться, мне плохо спалось, ночку проворочался, под утро токмо задремал. И приснился мне под утро удивительный сон.

— Снова-здорово… — насмешливо пробормотал граф Данила.

— Не смейся, братец, не глумись. Сон пренеобычный. Снится мне, что я мальчик, что времена ещё допотопные, постсоветския, что это наш с тобой родной городок, и что это високосный год, когда была пандемия, и что идёт всеобщее голосование за стирание времени Владимира Разлагателя. Вот, за стирание вашего, дорогой мой гость, времени!

Граф сделал уважительный жест рукой в сторону Владимира.

— Это не я! — с улыбкой ответил тот.

— Так вот, главная площадь, стало быть…

— С KFC? — спросил граф Данила.

— Да, да, с цыплятками! И будто я должен проголосовать за всю нашу семью, но это чрезвычайно опасно, потому как огромнейшая вероятность смертельного заражения неизбежна. А на площади так мрачно, так депрессивно и меланхольно, что ужас пронизывает, трупы почерневшие везде валяются, и понимаю я всем своим отроческим нутром, что все эти люди только что проголосовали, заразились и скоропостижненько врезали дубца! Но выбора нет, отец послал меня, я должен проголосовать, иначе — кара на всё семейство, смертная казнь родителям, детский приют нам с тобой. Я иду, еле ноги волоча от ужаса, к известному тебе белому зданию, к церкви Николая Угодника.

— Николай Угодник, оборони и помилуй нас, гнойных и убогих! — закричала Агафья.

На неё замахали.

— Так вот, вхожу я в наш главный городской храм, поднимаю руку, чтобы перекреститься, а там… — Граф зажмурился. — Всё черным-черно, словно это чёрная дыра. И посреди чёрной дыры этой сидит вот он…

— Это не я, — улыбался Владимир.

— …и говорит что-то непрерывное, как бы бормочет. И я вслушиваюсь, пытаюсь понять, что же он говорит? А говорит он непрерывно одно и то же слово: вовок, вовок, вовок, вовок… Я подхожу к чему-то кубическому, к тумбе какой-то, тоже чёрной. Понимаю, что это урна для голосования, различаю щель, но понимаю также, что эта урна — контейнер для перегноя, причём человеческого, там гниют заживо, и внутри кишит такое, что и подходить-то опасно, вонь адская, ноги подкашиваются, но приказ-то слышу — вовок, вовок, вовок, так что иду, шатаюсь, гнусь, аки былинка, подхожу, сую бумажку в щель, её втягивает, как в банкоматец, а вместе с ней втягивает и мою руку! Которая вдруг истончается до толщины бумажного листа, и её втягивает, всасывает этот адский зловонный куб, я начинаю гнить, гнить заживо, разлагаться на молекулы, дорогие мои, естественно, я вопию, как резаный, бьюсь, рвусь под этот самый вовок-вовок, но вдруг, но вдруг…

Граф смолк и перевёл взгляд на Гарина.

— Вдруг протуберанец яркого света прорезает всю эту тьму, словно меч архангельский, возникает белая, сильная, добрая рука и вытаскивает меня из этого адского храма времястирания на свет Божий, и передо мной стоит… кто бы вы думали?

— Ангел Божий, — уверенно пробасил дьякон.

— Аполлон, — произнесла графиня, с улыбкой подмигнув Маше.

— Почти, дорогие мои! Доктор! В белом халате! С благородным лицом. И говорит: «Савва Сугробов, ты совершенно здоров. Хватит шалберничать, марш на аттестацию!» И я был спасён! И сегодня же к нам пожаловали благородные врачи! Так что, братец мой желчный, не ёрничай, сон мой вещим оказался. За вас, доктор Гарин! И за ваших коллег!

Все стали чокаться и пить.

— А мог бы доктор сказать отроку: марш на мастурбацию, — изогнув губы, шепнула Маша Гарину.

— Это был бы другой сон, — серьёзно ответил тот, заправляя за ворот салфетку и решительно приступая к закуске.

— Хорош твой сон, брат! — осушив свой бокал, заключил граф Данила. — Одно в нём плохо.

— Что же?

— Опять мертвечина. У тебя её полно в каждом сне.

Некоторые из Сугробовых засмеялись. Глуховатый пожилой родственник поднял свой костлявый палец:

— Савва Карлович сны свои не выдумывает!

— Сны выдумывать — грех, — откликнулся семейный батюшка, отец Иоанн.

— Выдумывать можно, но вы сразу поймёте, что человек фантазирует, — сказал ему астролог.

— Мертвечина, братец, есть плоть человеческая, — возразил граф Савва. — Что в этом плохого?

— Ничего плохого, только смердит.

Снова за длинным столом раздался смех.

— В общем, вы явились вовремя. — Графиня подняла свой бокал, приветствуя медиков.

— Графиня, у вас, к счастью, все здоровы! — Гарин поднял свой бокал.

— Физически — да, доктор, но духовно, так сказать… не могу согласиться.

— У тебя меланхолия, радость моя? — Жующий граф Савва повернул к жене свой орлиный нос.

— А то ты не знаешь, что у меня! — насмешливо воскликнула графиня.

— Доктор, мы все варимся в собственном соку, — заговорил граф Данила. — Отсюда и меланхолия. Мне ещё как-то охота на бригандов помогает, а они все, — он обвёл сидящих быстрым взглядом, — киснут.

— Нынче все в округе живут обособленно, — заговорил молодой родственник. — У всех свои стены, пушки.

— Своя этика и эстетика, — кивнул граф Данила. — И это правильно.

— Почему? — спросила Пак. — Этика цивилизованного поведения должна быть всеобщей.

— Не согласен.

— Граф, вы против единой общественной морали? — спросила Маша.

— В нынешнем мире она невозможна.

— А как же христианская мораль?

— Есть в мире и другие религии.

— Другие верования суть заблуждения человеческие, — сказал батюшка.

— Греховные! — пробасил дьякон.

— Грех гнойный, грех, грех! — запричитала Агафья, плюясь едой.

— Необязательно, — глубокомысленно возразил астролог.

— Граф, мне не совсем ясен ваш тезис, — проговорил Гарин. — Почему вы против единой общественной морали?

— Доктор, это не я против, а Вселенная. Да, да, именно Вселенная подсказывает нам тщетность единой этики. Общеизвестно, что Вселенная состоит из множества миров, в которых действуют разные физические законы. Что уместно для планеты Земля, то совершенно не подходит для планеты Ялмез. Так же и у нас — мораль и право в Алтайской Республике другие, чем в Уральской или, например, в Рязанском царстве. Я уж не говорю о Дальневосточной Республике.