Владимир Сорокин - Доктор Гарин

Свершил всеобщий slake а там и белое и хорошее и в высшей степени необычайное mood как mood если они не поняли высоты и прогресса а good как good но с другой очаровательной стороны и wood как wood когда пел и ревел пел и уроворбеlllllllll Telecaster-60 их всех не очень волосят когда святые golosyat как просто люди golosyat когда не видят моросят но если ловят поросят то знают что за пятьдесят и обязательно непременно очаровательно простят всех убиенных поросят арестованных невинноосуждённых замученных и застреленных в затылок в застенках МГБ и всю чёрную чёрную сметану которая не даёт советским людям двигаться дальше и тормозит развитие и отбитие и соитие и кропитие и ледовитие великой и могучей советской сладкой кучи в

Не дочитав, Гарин свернул текст со вздохом разочарования, закрыл воду. В проёме двери ванной комнаты стояла голая Маша. Пошатываясь, она тёрла лицо:

— Гарин… а вы уже?

— Я уже.

— А я ещё… — сонно улыбнулась она.

— Вы были правы, Маша.

— Что?

— Лечебные грязи малоэффективны против параноидной шизофрении.

Маша болезненно сморщилась, вошла, опустилась на унитаз. Сидела, пошатываясь, закрыв глаза. Струя её мочи зажурчала в стояке.

— Господи, как же я напилась вчера… — пробормотала она.

— Усталость дня, — пробасил Гарин, с удовольствием откидывая тяжёлую похмельную голову на холодный край ванны. — Впечатления. Потрясения.

— И вы меня не остановили.

— Как?

— Ну, сказали бы: Маша, не пей больше!

Гарин ничего не ответил. Маша встала, присела на край ванны:

— Можно к вам?

— Попробуйте.

Маша легла на него. Из переполненной ванны полилась вода.

— Доктор, я просто полежу… ладно?

— Конечно, конечно…

Гарин заворочался, обнимая её. Вода колыхнулась, хлынула на пол.

— Гарин, вы не только мамонт… вы кит…

После ванны и контрастного душа Гарин потребовал у графских слуг бритву, помазок, мыло и впервые за всё путешествие взбил крем, намылил и обрил свою голову, что за последние шесть лет холостяцкой жизни он научился делать превосходно. Они с Машей и уже проснувшейся, успевшей прогуляться по саду Пак позавтракали на веранде с видом на реку. Оба графа, как доложили им, вставали не раньше десяти. Остальных домочадцев нигде не было видно.

После завтрака пошли навестить раненого Штерна. В графском госпитале он лежал в отдельной, небольшой, но уютной палате. Когда Гарин, Маша и Пак вошли, Штерн открыл глаза. С забинтованным плечом он лежал на деревянной кровати, любимый кот спал у него под боком.

— Доброе утро, доктор! — громко приветствовал его Гарин.

— Дорогие мои, доброе утро, — заулыбался Штерн.

Гарин сел рядом, положил свою массивную длань на большой бледный лоб Штерна.

— Нет, кажется, — произнёс тот.

— Но вчера был жар, — заговорила Пак. — 38, 6. И вы бредили, доктор.

— Бредил? Чем? — спросил Штерн.

— Что-то про седьмой причал. Вы боялись опоздать.

— Седьмой причал? Не помню…

— Слабость есть? — спросил Гарин.

— Да, естественно, — ответил Штерн.

— Да, естественно, коллега. Три пули получить — не баран чихнул. Антибиотики?

— Колют, — ответила Пак. — У них тут всё есть.

— Боль?

— Вот только под утро заныло, — ответил Штерн, трогая плечо и улыбаясь ослабевшими губами. — На ночь они меня прокололи морфином.

Гарин взял здоровую руку Штерна в свои, задумался секунду и заговорил:

— Вот что, доктор. Вам недельку придётся полежать. Необходимо. Транспортировать на маяковских сейчас вас невозможно.

— Понимаю.

— Придётся вас здесь оставить. Сугробовы — приличные люди, как вы уже поняли. Позаботятся.

— Останусь, что ж, — вздохнул Штерн. — Нам с Эхнатоном особенно некуда спешить.

— А вот нам нужно спешить в Барнаул. — Гарин похлопал его по руке. — Поправитесь — доберётесь. Увидимся, Бог даст.

— Платон Ильич, вы не представляете, какое было счастье работать с вами… эти полтора года… да и не просто работать, а вообще… быть с вами. Вы замечательный… удивительный…

Нижняя губа Штерна привычно умоляюще вытянулась.

— И мне было чрезвычайно приятно с вами. Поправляйтесь! Бог даст — ещё поработаем. Всё хорошее, как всегда, впереди. Работа — не волк, но человек не ёж!

Гарин встал. Маша поцеловала Штерна. Пак склонилась над ним, чтобы сделать то же, но вдруг выпрямилась, повернулась к Гарину и Маше:

— Знаете что? Я, пожалуй, останусь с доктором Штерном. Мне тоже некуда спешить.

— А Лондон? — спросил Гарин.

— Лондон… — Пак упёрлась руками в узкие бёдра. — Что Лондон? Лондон… это Лондон. Подождёт.

Гарин понимающе тряхнул бородой.

— Доктор Пак, мне, право, неловко, что вы… — начал Штерн, топыря губу, но Пак уже обнималась с Гариным и Машей.

В Барнаул отправились после второго завтрака, который для бути, Анания и Салтанат стал первым. Накормленные зерном и нагруженные водой и едой, пять маяковских единовременно встали с колен, поднимая корзины с путешественниками. Оба графа, родственники и челядь провожали их. Полная родственница помахала платочком. Графини Анны Леонидовны среди провожающих не было.

Что может быть радостней и прекрасней барнаульского бульвара Восставших Палачей в тёплый и солнечный воскресный день в середине мая? Нет, не было и, похоже, не будет улицы красивей в этом городе! Широкий, тонущий в свежей зелени недавно распустившихся лип, тянущийся одной стороной вдоль могучей и плавной Оби, другою — мимо ресторанов, кафе, арт-салонов, борделей и модных магазинов, бульвар гостеприимно распахнут для пешеходов, экипажей и машин, раскрыт на любимой, залитой майским солнцем странице, словно редкая, хорошо написанная и со вкусом изданная книга, которую так хочется взять в руки и почитать в этот тёплый и благодатный день.

Доктор Гарин с Машей под руку фланировали по бульвару. На Платоне Ильиче была новая тройка цвета печёного яблока, оранжево-синий галстук и светло-серая шляпа; тонкую фигуру Маши облегало длинное пепельно-синее платье и коротенький, узкий фиолетовый жакет. На голове её колыхалась дивная широкополая шляпа цвета индиго с тремя бархатными бордовыми розами на полях. Гарин шагал, изредка опираясь на лакированную трость с тяжёлым серебряным набалдашником.

Уже двенадцать дней им было хорошо и спокойно в этом городе. Владелец санатория «Алтайские кедры» Ван Хонг оказался достойным человеком, выплатил беженцам от ядерного взрыва не только зарплату за три месяца, но и помог с дешёвым и хорошим отелем. Он же пристроил бути в домик паломников при буддистском монастыре. И Гарин, и Маша, и бути ждали одного: начала воздушного сообщения, прерванного из-за войны, развязанной Казахстаном против Алтайской Республики. Штерн и Пак пока в Барнауле не объявлялись. Сводки с фронта приходили обнадёживающие — сдвинутая на тридцать восемь километров граница устраивала казахов, идти дальше на Барнаул они не хотели и были уже готовы подписать мир. У АР выбора не было. Шёл торг воюющих сторон из-за новой границы и пленных, день ото дня ждали мирного договора и открытия воздушного пространства. Тысячи людей сидели на чемоданах.