Владимир Сорокин - Доктор Гарин

— Что об этом жалеть, доктор? — Она пожала острым маленьким плечом. — Конечно, там были люди, ну…. гораздо симпатичнее.

— Люди! — многозначительно поднял blackjack Гарин.

— Люди, — повторила она. — Люди. Но долг!

— Долг. И он не всегда платежом красен, доктор.

— Профессия есть профессия, — вздохнула она.

— Профессия — не конфессия.

— Это точно, — серьёзно кивнула Пак и вышла.

До ланча Гарин успел принять Джастина и Синдзо. С грязью Джастина разобрались быстро, пациент покинул кабинет главврача хоть и в слезах, но успокоенным и удовлетворённым, а вот никуда не спешащий Синдзо отнял полтора часа времени. Гарин не очень любил зануд, но умел сдерживать свои чувства и контролировать предпочтения. Когда Синдзосан наконец сполз с кресла и невозмутимо зашуршал подсохшими ягодицами по паркету, направляясь к двери, Гарин, пожелав ему, как всегда, здоровья, вызвал голограмму письма Евсея Воскова, с улыбкой полистал текст его романа, выбрал четвёртую главу, закурил и стал читать:

Утреннее августовское солнце со всепоражающей настойчивостью обливало нежно-золотистой глазурью дачное Подмосковье, когда новенький грузовик семьи Бобровых выехал на Киевское шоссе и понёсся к Москве. За рулём сидел Пётр, рядом с ним в кабине восседала его верная и добрая жена Настасья, со стоической радостью разделяющая с мужем всё, что было, есть и будет уготовано им судьбою. Месяц как не были они на ставшем уже родным Калужском рынке, воистину превратившемся в судьбоносную звезду для поднявшейся из социалистического пепла семьи Бобровых. И как же соскучились по нему! Недаром, ох, недаром за рулём грузовика, на кузове которого красовалась улыбающаяся доярка с ведром парного молока на фоне деревенского пейзажа с коровами и берёзами, сидел этим утром сам Пётр, а не шофёр Вася.

Июль — горячий месяц для крестьян. Нынешний сенокос стал особенно горячим и потребовал от Бобровых мобилизации всех семейных сил. Да и работников пришлось нанимать, чтобы стоговали, возили и убирали драгоценное подмосковное сено, столь необходимое для восьми коров швейцарской породы, которые уже давно стали членами работящей и правоверной семьи Бобровых.

Супруги радостно смотрели вперёд. Грузовик пересёк Окружную и въехал в Москву. Показались новостройки, обещающие москвичам тысячи новых, светлых квартир взамен убогих сталинских коммуналок. Знаменитые панельные шестиэтажные «бериевки» с пристроенными лифтами росли тут и там, поражая глаза супругов разноцветьем стен. От этих домов веяло новой, свободной и достаточной жизнью, пришедшей в СССР благодаря товарищу Берии, прозорливому и неутомимому в своей заботе о счастье советских людей.

Шоссе расширилось, машин прибавилось. Советские, американские, турецкие и итальянские машины единым потоком неслись в столицу советского государства.

— Гляди, Петя, как Москва хорошеет! — улыбалась Настасья.

— Москва бьёт с мыска! — дымил Пётр американской сигаретой.

Пронеслись по широкому, обсаженному молодыми дубами проспекту — и вот она, Калужская площадь с красивым полукруглым домом. На доме — огромный портрет Лаврентия Павловича, вокруг него два портрета поменьше — Деканозова и Маленкова, справа от площади — громадный купол Калужского рынка.

И ахнули Бобровы. На куполе раньше лишь корова пятнистая была, с выменем солидным, а теперь ещё и бык появился! Здоровый, рогатый, с кольцом в ноздрях.

— Продавил мясо Леонид Ильич! — восторженно крякнул Пётр, окурок в окно выплюнув.

— Продавил, благодетель! — всплеснула руками Настасья.

От радости Пётр чуть в мерседес не врезался. Свернул, подрулил к рынку, заехал на стоянку, заглушил мотор и дал волю чувствам — выскочил из кабины и заплясал на асфальте среди машин.

Бык на крыше — вот это да! Сбылось, сбылось то, о чём мечталось не только Бобровым, а и всем торгующим на Калужском рынке уже три года. В пятьдесят восьмом открылся рынок, но торговать мог только птицей да молочкой, а мясо ЦК разрешало продавать только в государственных магазинах. Но директор рынка Леонид Ильич недаром когда-то на партийной работе был, в ЦК у него своя рука. Теперь и мясом Калужский, а может, и другие рынки заторгуют. А это значит — новый покупатель на рынок косяком повалит, а вместе с мясом купит и бобровское масло, творог и сметану. Вот радости-то будет! Попрёт деньга!

Бобровы, ног под собой не чуя, заметались на стоянке: Настасья дверцы кузова открыла, Пётр грузчиков кликнул, сунул им по новенькому рублю:

— Тащите, братцы, скорейча в молочный ряд, места 12–14!

Взялись загорелые, готовые на любую хорошую работу студенты-грузчики за фляги с молоком, сметаной и творогом, понесли на рынок. А Бобровы уж сами бегут, от нетерпения сгорая: рынок, рынок родной! Тот, что из нищеты колхозной вытащил, достаток принёс, смыслом жизнь наполнил. Вошли и ахнули — гудят мясные ряды! Телячьи, свиные, бараньи туши на крюках, окорока, головы коровьи, свинина розовая, говядина красная, вырезка, рёбра, мослы, хвосты, уши, почки, печёнка! А над мясным отделом под потолком — шарики разноцветные! Красота! Пётр аж зажмурился.

— Господи, твоя воля! — Настасья перекрестилась, от восторга млея.

И — сразу в молочный ряд родной. А там уж и впрямь все родные, лица знакомые — Наташка, баба Дуня, Пахом, дед Абрашка, Нелька-Погонелька:

— Бобровы! Что-то вас не видать давненько!

Настасья — к своим продавщицам, хорошим, добрым Лене, Тосе и Анюте:

— Девочки, здравствуйте!

— Здравствуйте, Настасья Сергеевна!

Все в белом, как медсёстры, все чистенькие, все улыбками светятся, за мраморными столами своими с высококачественной бобровской продукцией.

Счастье! Грузчики бидоны приволокли.

Пётр первым делом в администрацию — котлетку занести. Чай, месяц назад заносил. Заходит в кабинет замдиректора, с поклоном:

— Здравствуйте, Виктор Самуилович!

Тот за столом сидит по-американски — сигара, ноги в рыжих ботинках-крокодилах на столе, виски со льдом, носки полосатые, смотрит японский телевизор. Полуоборачивается:

— А, это ты…

Руку сунул Боброву, словно милостыню. Пётр руку пожал, вложил в неё котлетку — пятьдесят рублей в конверте. Тот, не глядя, конверт в ящик стола — швырь. А сам в экран сигарой:

— Видал?

— Что, Виктор Самуилыч?

— Ленина хоронят.

— Как?

— Так.

— На Красной площади?

— На какой Красной площади, чудило! — смеётся зам. — Его оттуда вчера вывезли.

— А где же?

— На Волковском кладбище, в Ленинграде. Смотри, какой плитой могилу накроют!