Элис Бродвей - Вспышка

– Он вам нравился? – спрашиваю я Сану, когда мы убираем скребки на место. – Мой отец… нравился?

Похлопав на прощание по шее лошадь, Сана отряхивает одежду.

– Пойдём прогуляемся, – отвечает она с натянутой улыбкой.

Мы идём на холм, где всегда горит огонь. Сана так долго молчит, что я уже и не надеюсь дождаться ответа, но она всё же поворачивается ко мне и произносит:

– Нравился ли он мне? Не знаю. Он любил мою лучшую подругу. Почти так же сильно, как я. – Глаза Саны блестят от слёз. – Он как будто зажёг в ней огонь. Высек искру – и она стала ещё прекраснее, чем была. Её радость и смех были заразительны. – Сана улыбается и медленно направляется к огню. – Когда она отдала своё сердце Джоэлу, то лишила меня частички своей души. Наверное, так всегда бывает.

Мы останавливаемся у костра, глядя на языки пламени. При свете дня костёр выглядит по-другому: его таинственные силы тают в дневном свете. Даже ароматы поленьев и запах дыма сейчас слабее, чем в темноте.

– А потом вы потеряли её окончательно, – едва слышно говорю я в такт потрескивающим в огне дровам.

– Смерть Миранды – это самое страшное горе в моей жизни.

Мне хочется рассказать, поделиться – я тоже знаю, что значит терять лучших друзей. И хоть Верити жива, но её нет рядом, как и мамы, и Оскара, и других. В Сейнтстоун меня влечёт любовь. Непреодолимая тяга увидеть людей, с которыми остались частички моего сердца. А теперь и в Фетерстоуне у меня появились новые друзья, близкие, о которых болит душа.

Любить тяжело. Очень. Не знаю, почему мы не откажемся от любви. Разве только… Ответ подсказывает выражение на лице Саны. Мучительные страдания любви сродни боли от укола иглы чернильщика, когда тёмная капля попадает в кожу с острым кончиком иглы, давая жизнь прекрасному рисунку.

– Галл, а ты помнишь, откуда они все у тебя? – спрашиваю я на следующий день.

До дня рождения Галл осталось две недели, и мы терпеливо вшиваем камни в её тунику. Я задаю свой вопрос в шутку, но Галл отвечает мне лишь слабой улыбкой.

– Хм… я собирала их, когда говорила неправду, делала то, что не следовало, и не делала того, что надо было сделать, – отвечает она нараспев, как будто повторяя чужие слова. – Знаешь, я стараюсь не запоминать, почему у меня оказались камни. В этом весь смысл: поднять камень, опустить в кошель – и забыть. Каждый камень – это и кара и искупление. Одновременно.

– Как серьёзно ты об этом говоришь.

– Но это очень важно. Разве нет?

– Не знаю, Галл. Я больше не знаю, во что мне верить.

– Но ты же собираешь камни? – хмуро уточняет она. – У тебя есть кошель?

Я киваю. Конечно, у меня есть кошель, и я выгляжу такой же искренне следующей заветам предков, как Галл. Вот только в моём кожаном мешочке всего один камень. В память о Руфи, наверное. Не знаю, как объяснить… Нельзя отказаться от того, во что искренне веришь, за одну ночь.

Галл пристально смотрит мне в глаза, ожидая ответа.

– Мне трудно определить, когда и за какие проступки нужно собирать камни, – оправдываюсь я. – Неужели я должна всегда и во всём искать свою вину? Не такое уж я чудовище.

– Каждому есть что в себе исправить, – тихо напоминает Галл.

– Откуда ты знаешь? – смеюсь я, пытаясь превратить всё в шутку, но Галл мрачнеет.

– Это очень важно, Леора. Нельзя относиться к этому обряду так… легко. Мы ищем очищения.

– Да, но дома самым главным для меня были метки на коже, – показываю я рисунки на руке.

– Твой дом теперь здесь. С нами.

– Прости, Галл. – Я откладываю иголку и беру подругу за руку. – Мне тяжело к этому привыкнуть. Всю жизнь я думала, что пустые – грешники, а мы – праведники. Мне каждый день говорили, что, если я стану такой, как ты, то погублю свою душу. А здесь, у вас, я слышу знакомые с детства легенды. Только они немного другие. И я не знаю, кто прав. А вдруг мы все ошибаемся?

Конечно, на этот вопрос ответа нет. Никто – ни пустые, ни отмеченные – не может доказать своей правоты. Могут ли все истории быть правдивыми? Могут ли мои метки быть прекрасными, а слова Лонгсайта – отвратительными? Должна ли я безоговорочно верить всему или выискивать скрытые обрывки правды?

– Хорошо. Признаю.

Сана копает грядку в огороде, а я загружаю тачку компостом. Интересно, останься я в Сейнтстоуне, чем бы я сейчас занималась? Уж точно не возилась бы с гнилыми овощами.

– Что вы признаёте?

Сана усмехается:

– Твой отец действительно вызвал у меня зависть… и ревность с первых минут нашей встречи. Как только я поняла, что они с Мирандой полюбили друг друга. Хотя началось всё с физического влечения – и несложно догадаться, почему так случилось. Даже со всеми татуировками твой отец…

– Наверное, некоторые подробности мне лучше не знать.

Сана смеётся, и в уголках её глаз собираются морщинки.

– Они идеально подходили друг другу, Леора, хоть и принадлежали к разным мирам. Когда я увидела их вместе, то поверила в родство душ. – Сана поднимает голову, смахивает слёзы и улыбается мне смущённо и весело. – Когда ты родилась, я взяла тебя на руки. – Она прерывисто вздыхает. – Я качала тебя и шёпотом обещала, что стану оберегать тебя от зла и никогда не оставлю… – Сана печально умолкает.

– Но мне было опасно оставаться в городе. – Эти слова Сана встречает с удивлением. – Руфь рассказала мне, что Джастус убил бы нас обеих, если бы мама не убежала той ночью.

Сана удивлённо поднимает брови. Видимо, она не ожидала, что мне известны такие подробности.

– Верно. Я хотела помочь, но подвела вас и никогда себе этого не прощу. Надеюсь, что во искупление той ошибки я смогу помочь тебе сейчас. И пока ты со мной, ты будешь в безопасности. И Миранда, как бы странно это ни прозвучало, – тоже.

Скользя в жидкой грязи, перемешанной с гравием, к нам спешит Хелина, одна из всадниц.

– Сана, идём со мной. Скорее!

Меня сразу же охватывает липкий страх, даже прежде, чем я срываюсь с места, чтобы бежать следом за Саной на площадь. Неизвестно откуда моя душа знает: случилось что-то страшное.

Лаго стоит, по-волчьи оскалив зубы и рыча. Сейчас это настоящая волчица, а не домашняя собака. Другие псы лают и скребут когтями землю, пытаясь сорваться с поводков. Белые зубы блестят, как обнажённые клинки, грозным рычанием они требуют крови. Все собаки повернулись к центру площади.