Виталий Забирко - День пришельца (сборник)

– Ты мухоморов привёз? – пророкотал снежный человечище.

– А как же! – Хробак поднял над головой корзину и потряс. – Как же без мухоморов? Али я не понимаю?

– Люблю мухоморы… – мечтательно отозвался снежный человечище. – Год не едал…

Ещё один любитель мухоморов на мою голову. У них что, других развлечений здесь нет, как галлюциногены жрать?

– Спасибо, что подвёз, – сказал мне Хробак. – Пока.

И зашагал к снежной глыбе.

Я растерялся.

– Эй, Хробак! – позвал я.

– Что? – обернулся он.

– А как же я?

– К нам хочешь присоединиться? Давай вылезай!

– Нет, как я дальше поеду?

– Извини, – Хробак поставил корзину на снег и вернулся к болиду, – совсем забыл.

Он достал из кармана дискету, подышал на неё и тщательно протёр рукавом телогрейки.

– Послюнявь большой палец, – предложил он.

Я послюнявил.

– Теперь хорошо потри им по центру дискеты… Видел, как я делал?

Я поелозил пальцем по дискете.

– Теперь с пути не собьёшься, – удовлетворённо заверил Хробак и опустил дискету в дисковод.

«Если опять кто-нибудь в попутчики не напросится», – подумал я.

– Скоро ты там? – пророкотало над равниной. – Чего возишься?

– Уже иду! – отозвался Хробак.

На передней панели загорелся зелёный огонёк, и болид тронулся с места.

– Счастливо! – крикнул мне в спину Хробак.

– И вам того же, – не оборачиваясь, кивнул я. Не знаю, услышал Хробак или не услышал, но меня нисколько не волновало, что у него там за «счастье» со снежным человечищем да под мухоморы.

Болид набрал скорость, и я понёсся по заснеженной бескрайней равнине, по которой, как только теперь заметил, степенно перемещались белые глыбы. Паслись они здесь, что ли? Тогда чем питались? Неужели снегом? Или просто неприкаянно бродили? Этакое брожение снежных человечищ…

Люблю каламбуры, но сейчас словотворчество не доставило удовольствия, так как я начал потихоньку замерзать. Мороз только поначалу бодрит, а затем… Лёгкая осенняя куртка не лучшая одежда по зимней погоде да при ледяном ветре в лицо, а лента стальной магистрали всё тянулась и тянулась, и не было ей конца. Что там говорил служитель об экстремальных условиях выживания? Не похоже на допустимые значения жизнедеятельности… Как и на ознакомительный период. Бескрайняя равнина с бродящими по ней снежными человечищами тянулась и тянулась, и ничего вокруг не менялось. Для ознакомления с этим миром при таком морозе хватило бы и пары минут, чтобы сохранить приподнятое воспоминание о птице-тройке, мчащейся по заснеженному полю, а так… «Птица-тройка» превратилась в ледяную камеру пыток.

Промёрзший до костей, я похолодел ещё больше. Маршрут-то изменился, и неизвестно, сколько времени здесь придётся пробыть! Для полного счастья не хватало, чтобы в следующий раз меня забросило в мир, не пригодный для нормальной жизнедеятельности «млекопитающего органического состава, аэродышащего кислородно-азотной смесью».

Превратиться в сосульку я всё-таки не успел. Но когда очутился в межпространственной темноте и неподвижности, не осталось ни одной мысли, кроме элементарного желания согреться. Чисто животного желания. Не интересовало меня, кто снова копается в моей голове и что он там настраивает – всеми фибрами души я ждал, когда болид снова окажется на рельсах аттракциона в Бубякине, где я смогу наконец растереть озябшие руки и размять ладонями заиндевевшее лицо.

Но выбросило меня не в Бубякино. Из-за своеволия Хробака маршрут изменился, и то ли по этой причине, то ли Карла уловил моё жгучее желание и помог, но я очутился в очередном мире.

Здесь было не просто тепло, а парко, как в бане. Будто по заказу. Воздух был насыщен терпкими испарениями доисторического леса, какофонией стрекота и писка, доносившейся из чащи гигантских хвощей и папоротников. Прямая, как просека, рельсовая колея по плавной дуге спускалась вниз, а затем так же плавно взбиралась вверх, создавая ложную перспективу, будто доисторический лес расположен внутри сферы. А может, так оно и было на самом деле – что мы знаем о Вселенной, где человек бывал, кроме Луны? То-то и оно…

Я растёр окоченевшие руки, вытер с лица растаявшую изморозь, вдохнул полной грудью и почувствовал, что начинаю согреваться и приходить в себя.

Лес жил своей жизнью: из его глубины квакало, чавкало, шуршало, стрекотало, утробно ухало, изредка где-то далеко кто-то трубно, как пароход, гудел. В просеке над рельсами висела лёгкая дымка тумана, с огромных листьев папоротников, склонившихся над дорогой, срывались тёплые капли конденсата. Ветра не было, и болид, словно сжалившись надо мной, катил по рельсам медленно, так что встречного потока воздуха практически не ощущалось.

Разомлевший от тепла и зачарованный дикой природой позднего палеозоя, я не сразу обратил внимание на одну странность. Болид медленно катил под гору, мимо проплывали похожие на гигантские свечи сигиллярии, тонкие, с разлапистыми кронами, лепидодендроны, кусты птеридосперма с огромными, как перистые опахала, листьями, однако низина нисколько не приближалась, и создавалось впечатление, что она постоянно смещается, оставаясь от меня на одном и том же расстоянии. Словно и лес, и магистраль находились на внутренней стороне вращающейся гигантской сферы, и болид скользил по рельсам, как белка в колесе. Странно, в общем-то, если бы это была атмосферная рефракция, то болид при движении должен всё время как бы находиться в низине, а дорога изгибаться вверх как впереди, так и позади.

Именно оттуда, из низины, донёсся оглушительный рёв, стволы древовидных папоротников слева от магистрали задрожали, громадная сигиллярия с треском обрушились на рельсы, а затем из леса, круша в кашу перенасыщенные влагой кусты птеридосперма, выполз… трактор на гусеничном ходу.

Я обомлел. Трактор был старый, ржавый, с остатками жёлтой краски на помятом корпусе, без фар и кожуха на моторе. Он чихал, кашлял, ревел, чадил чёрным дымом, но шёл вперёд. В кабине в обнимку сидели Василий-тракторист и фиолетовый пришелец-амёба и во всю ивановскую горланили песню. И куда только русского мужика не заведёт по пьяни кривая дорожка…

Перевалив через магистраль, трактор разворотил рельсы и углубился в лес. Болид начал тормозить и остановился метрах в десяти от изувеченного полотна.

– Василий! – понимая безнадёжность ситуации, заорал я вслед трактору. – Ты что наделал?!

Никто меня не услышал то ли из-за рёва трактора, то ли Василию с пришельцем-амёбой окончательно было всё фиолетово. Зато я расслышал слова песни: