Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Но какой бы ошеломляющей ни была правда, Гаммич в то же мгновение осознал: легко понять, почему люди, кошки, младенцы и, возможно, большинство котят совершенно не подозревают о ней. Как без особого вреда объяснить бабочке, что она когда-то была волосатым червяком, или сказать глупой личинке, что однажды она станет ходячей драгоценностью? Нет, в этой ситуации нежные умы, человечьи и кошачьи, милосердно защищены массовой амнезией, такой же, какая, по словам Великовского [30] Иммануил Великовский (1895–1979) – автор не признанных учеными теорий в области истории, геологии и астрономии. , спасает нас от воспоминаний о произошедшем в историческом прошлом катастрофическом столкновении Земли с Венерой, которая вела себя как комета, прежде чем обосновалась (несомненно, с космическим вздохом облегчения) на своей нынешней орбите.

Это предположение подтвердилось, когда Гаммич в первом трепете озарения попытался донести свое открытие до остальных. Он рассказал о нем на кошачьем диалекте, насколько тот позволял это сделать, Ашшурбанипалу и Клеопатре и даже – на всякий случай – Сестренке и Малышу. Ни один не проявил к рассказу никакого интереса, правда Сестренка воспользовалась его волнением и неосторожностью – и ткнула в него вилкой.

Позже, оставшись наедине со Старым Конем, Гаммич попытался посвятить его в новое великое знание, с торжественным видом уставившись на него желтыми глазами, но тот начал заметно нервничать и даже выказал подлинный испуг: пришлось от этого отказаться. («Готов поклясться, что он пытался изложить нечто не менее глубокое, чем теория Эйнштейна или доктрина первородного греха», – рассказывал потом Старый Конь в беседе с Кис-Кис.)

Но Гаммич был теперь человеком во всем, кроме внешнего облика, как он напомнил себе после неудачи, и был обязан среди прочего хранить свою тайну в гордом одиночестве, если потребуется. Он задумался о том, не постигнет ли и его всеобщая амнезия в момент трансформации. С уверенностью утверждать он не мог, но надеялся, что не постигнет… и временами ему казалось, что у него есть основания для надежды. Возможно, он станет первым котенко-человеком, провозгласившим мудрость, которая не знает внутренних перегородок.

Однажды он поддался искушению ускорить процесс при помощи препаратов. Оставшись один в кухне, он запрыгнул на стол и принялся лакать черную жижу на дне кофейной чашки Старого Коня. Та оказалась омерзительной на вкус, и он с рычанием отскочил прочь, испуганный и возмущенный. Магия темной жидкости, развязывающая язык, сообразил он, работает только в надлежащее время и при соблюдении надлежащих церемоний. Возможно, необходимы еще и заклинания. Несомненно, пробовать ее без разрешения крайне опасно.

Всю тщетность ожидания того, что кофе сам по себе может сотворить чудо, продемонстрировала Кис-Кис, когда, уступив бессловесным приставаниям Сестренки, дала ей чайную ложку напитка, щедро сдобренного сахаром и молоком. Разумеется, Гаммич тогда уже понимал, что Сестренке предстоит скоро превратиться в кошку и никакое количество кофе не поможет ей заговорить, но все же было весьма поучительно видеть, как она выплюнула напиток вместе со слюнями и опрокинула чашку со всем содержимым на грудь Кис-Кис.

Гаммич по-прежнему сочувствовал своим родителям, беспокоившимся за Сестренку, и не мог дождаться того дня, когда превратится в признанное всеми дитя человека и сможет утешить их. У него разрывалось сердце при виде того, как оба втайне друг от друга упрашивали Сестренку заговорить, цеплялись за каждую более-менее похожую на слово случайную последовательность звуков, которую та издавала, и с надеждой повторяли эти звуки для нее, как их все больше и больше охватывал страх, не столько из-за ее замедленного (как они полагали) развития, сколько из-за дрянного характера, от которого большей частью страдал Малыш… хотя доставалось и им самим, и Гаммичу. Однажды она улучила момент, когда Малыш остался в кроватке без присмотра, и наставила ему красных треугольных отметин на голове, слегка пригибая ее – круглую, как купол, – к острому углу ограждения. Кис-Кис застала Сестренку за этим занятием, но первым делом поспешила стереть отметины с лица Малыша, и Старый Конь ничего не заметил. Тем вечером Кис-Кис спрятала все книги по психической патологии.

Гаммич прекрасно понимал, что Кис-Кис и Старый Конь, искренне убежденные в том, что они – настоящие родители Сестренки, переживают за нее так же сильно, как если бы в самом деле были ими, и делал все для него возможное, чтобы помочь им. С недавних пор он начал ощущать невольную симпатию к Малышу – несчастный маленький протокот был таким глупым и беззащитным, что Гаммич назначил себя его неофициальным защитником, подремывая у дверей детской и начиная носиться туда-сюда, как только появлялась Сестренка. Он понимал, что имеет определенные обязанности как потенциальный член кошачье-человеческого сообщества.

Груз этих обязанностей – такая же естественная часть жизни котенка, объяснял себе Гаммич, как неразделенные интуитивные догадки и тайны, число которых росло день ото дня.

Взять, к примеру, происшествие с Беличьим зеркалом.

Гаммич быстро разобрался с загадкой обычных зеркал и существ, появлявшихся в них. Недолгое наблюдение и обнюхивание, а также единственная попытка проникнуть за стенную громадину в гостиной убедили его, что обитатели зеркал нематериальны или, по крайней мере, герметично закрыты в своем ином мире; возможно даже, это создания чистого духа – безвредные, подражающие живым существам призраки… включая и безмолвного Гаммича-двойника, который прикасался к его лапам своими, такими мягкими, но холодными.

И все же – воображение Гаммича разыгралось – если когда-нибудь, глядя на зеркальный мир, он ослабит контроль над своим духом, тот проникнет в Гаммича-двойника, а другой дух переселится в его собственное тело… короче говоря, он поменяется местами с призрачным котенком, не имеющим запаха. Обречь себя на постоянное подражание и полностью лишиться возможности проявлять свободную волю – кроме закулисных пересудов и бега со скоростью, необходимой, чтобы мчаться от одного зеркала к другому, не отставая от настоящего Гаммича, – должно быть, скучно до тошноты, и поэтому котенок решил держать свой дух в узде, приближаясь к зеркалам.

Но это не относилось к Беличьему зеркалу. Однажды утром Гаммич уставился в окно спальни, смотревшее на крышу крыльца. Гаммич уже классифицировал окна как полузеркала, заключающие в себе пространства двух видов, зеркальный мир и грубую, неприятную страну, наполненную загадочным, опасным, слаженным шумом, которая называется внешним миром: туда время от времени неохотно уходят взрослые люди, надевая особую одежду и громко говоря «до свидания», что должно звучать ободряюще, но на деле производит обратный эффект. Однако сосуществование двух пространств вовсе не выглядело парадоксом для котенка, уже набросавшего в уме «Пространство-время для прыгунов» в двадцати семи главах: это был один из второстепенных вопросов, рассматриваемых в его книге.