Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

С ее левой руки свисала стянутая шнуром сумка, из которой выглядывал конец какого-то серебристого предмета, – я поймал себя на том, что он меня беспокоит и интригует.

Локтем правой руки женщина опиралась на дверной косяк, а пальцами отводила черную как смоль челку со лба, чтобы показать печать, как будто это придавало особый смысл ее вопросу.

Печать представляла собой восьмиконечную звезду размером с серебряный доллар, лучи – тонкие темные черточки. Икс поверх знака плюса. Похоже, она была несмываемая.

Волосы, кроме челки, были забраны наверх. Уши – плоские, хорошей формы, с тонкими краями и длинными мочками, какими в китайском искусстве обозначают философа. На них висели сережки – серебряные квадратики с закругленными уголками.

Такое лицо мог написать Тулуз-Лотрек или Дега. Кожу испещряли тонкие морщинки; веки были подведены темными, с зеленым отливом тенями (не по египетской ли моде?), рот широкий, твердый и вполне реальный. Да, прежде всего она выглядела реальной.

Я уже говорил, что был готов к реализму, а потому, когда она спросила: «Жить хочешь?», как-то сумел удержаться от дурацких ответов, которые лезли на язык. Я понял: это тот самый один случай из миллиона, когда важный вопрос задан всерьез и других шансов ответить правильно у тебя не будет. Я понял, что линия моей жизни завилась узелком и сто́ит неправильно (а может, и правильно) дернуть, как она прервется. И еще я понял, что эта дамочка знает все.

Поэтому я подумал – совсем недолго – и сказал:

– Да.

Она кивнула – не то чтобы одобряя или осуждая мое решение, а просто принимая его как основу для переговоров – и опустила челку на лоб. Потом суховато, мельком улыбнулась и сказала:

– В таком случае нам надо выбраться отсюда и поговорить.

Для меня ее улыбка была первой трещиной в скорлупе – скорлупе, заключившей в себя мое сбоившее сознание, а может, и во всей темной, испещренной звездами скорлупе, содержащей в себе пространственно-временной континуум.

– Идем, – сказала женщина. – Нет, прямо как есть. Не задерживайся. – Она засекла направление моего первого, непроизвольного движения. – И не оглядывайся, если и в самом деле хочешь жить.

Совет не оглядываться обычно кажется довольно глупым, потому что на ум сразу приходит злодей-преследователь из детских страшилок и ты машинально оглядываешься, хотя бы для того, чтобы доказать себе, что уже вышел из детского возраста. К тому же меня действительно мучило любопытство: ужасно (да-да, ужасно) хотелось узнать, кого я только что убил – забытую третью жену? случайную женщину? ревнивого мужа или любовника? (Хотя, казалось, куда уж такой развалине заводить любовные интрижки.) Может, портье? Или такого же пьянчугу, как я сам?

Но мне каким-то образом (как и с ее вопросом насчет желания жить) хватило здравого смысла понять, что это тот самый случай, когда глуповатое в других ситуациях предложение становится убийственно серьезным и что ее слова имеют буквальный смысл.

Стоит оглянуться, и я умру.

Я смотрел прямо перед собой, переступая через пустые темные бутылки и струйку дыма из крошечной дырки в ковре, куда я уронил непотушенный окурок.

Выходя следом за незнакомкой из комнаты, я услышал далекий вой полицейской сирены – он проникал через окно за моей спиной.

Мы еще не дошли до лифта, а сирена ревела совсем рядом. Похоже, пожарных тоже вызвали.

Впереди серебристо блеснуло – напротив лифтов висело большое зеркало.

– Совет не оглядываться означает, что и в зеркала смотреть нельзя, – произнесла моя спутница. – Пока я не разрешу.

При этих словах я спохватился, что начисто забыл, как выгляжу. Я просто не мог представить себе этого жуткого свидетеля (обычно живущего в захватанном зеркале в ванной) бесконечной череды похмельных пробуждений: мое собственное лицо. Один взгляд в зеркало…

Но я напомнил себе: реализм.

В большом зеркале я мельком увидел только мутные отражения коричневых ботинок и черных сандалий, ничего больше.

Пустая и темная клетка лифта, того, что справа, ждала на моем этаже. Вставленная между створками доска не давала им закрыться. Моя спутница убрала доску, мы вошли, и она нажала кнопку.

«Интересно, – подумал я, – куда поедет лифт? Может, вбок?»

Он начал спускаться. Я дотронулся было до своего лица, но убрал руку. Я пытался было вспомнить свое имя, но оставил это занятие. Ни к чему, решил я, а то еще обнаружишь какие-нибудь новые провалы в памяти. Знаю, что жив, и пока этого достаточно.

Кабина спустилась на два с половиной этажа и остановилась; за дверью виднелась обшарпанная бурая стена шахты. Спутница включила крошечную лампу под потолком и повернулась ко мне.

– Ну, что? – спросила она.

Я озвучил свою последнюю мысль:

– Я жив, и я в ваших руках.

Она весело рассмеялась:

– Похоже, считаешь, что такое положение дел компрометирует тебя? И ты совершенно прав. Ты принял жизнь от меня, вернее, через меня. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Может, моя память и совсем заржавела, но тут включилась давно бездействовавшая часть разума.

– Когда что-то получаешь, – сказал я, – за это приходится платить, вот только не всегда берут деньгами. Правда, я всего лишь раз или два бывал в ситуации, когда деньги не помогали.

– Значит, сейчас будет третий раз, – произнесла она. – Ситуация такая: ты приобрел – не за деньги, а за нечто иное – право вступить в организацию, агентом которой я являюсь. Или, может, предпочтешь вернуться в комнату, где я тебя завербовала? Наверно, это еще можно устроить.

Сквозь стены кабины и шахты лифта проникал надрывный вой сирен, подчеркивая ее слова.

Я покачал головой:

– Кажется, я это понимал, – понимал, что вступаю в какую-то организацию, – когда ответил на первый вопрос.

– Это очень большая организация, – продолжила она, словно хотела предостеречь. – Можешь называть ее империей или правительством, как хочешь. Насколько это касается тебя, она существовала всегда и будет существовать вечно. У нее имеются агенты абсолютно везде. Расстояние и время для нее не препятствия. Ее цель, насколько тебе будет дано знать, – ради собственного возвышения изменить не только настоящее и будущее, но и прошлое. Она жестока к конкурентам и безжалостна к своим служащим.

– «И. Г. Фарбен»? [32] Название немецкого химического концерна, запятнавшего себя сотрудничеством с гитлеровским режимом. – спросил я, неуклюже цепляясь за юмор как за соломинку.

Она не упрекнула меня за легкомыслие, а продолжила:

– Это не ку-клукс-клан, и не коммунистическая партия, и не Ангелы-мстители, и не Черная рука, хотя враги называют и похуже.

– И как же? – спросил я.

– Пауки.

Это слово заставило меня содрогнуться. Я живо вообразил, как печать срывается с ее лба и, спустившись по телу, кидается на меня.