Вадим Панов - maNika [litres]

– Включи звук.

– Да ну его, – поморщился Гарибальди.

– Включи.

Освальд неохотно подчинился, и комнату заполнил густой, очень приятный баритон:

– Никто не будет отрицать, что развитие пинг-индустрии требует принятия особого закона, – Томази взмахнул кулаком, став на мгновение похожим то ли на профсоюзного босса, то ли на Гитлера. – И я ни в коем случае не собираюсь ущемлять права пингеров! Я хочу навести в этом вопросе порядок…

Сенатор давал интервью на улице, корреспонденты поймали его, когда Томази выходил из лимузина, обступили, попросили прокомментировать слухи о грядущей законодательной инициативе и одновременно привлекли внимание пикетирующих Капитолий людей. Сначала те просто заинтересовались собравшимися репортерами, подошли ближе, увидели, что интервью дает их «любимец», и сформировали толпу, которая росла с каждой минутой. Какое-то время зрители ограничивались короткими репликами, но на словах «Я хочу навести в этом вопросе порядок» не сдержались и засвистели.

– Фашист!

– Отстань от нас!

– Оставь нас в покое!

– Мы хотим быть свободными!

Со всех сторон в сенатора полетели шкурки от бананов – после «инцидента Бесселя», когда журналист, бросивший в президента ботинок, получил двенадцать лет федеральной тюрьмы без права на досрочное освобождение, был опубликован и законодательно закреплен перечень предметов, которые граждане имели право кидать в представителей власти. Перечень состоял из одного пункта: «шкурка от банана», поскольку эксперты GS и Секретной Службы сочли ее максимально безопасной для здоровья слуг народа. С тех пор банан стал символом политического протеста.

– Фашист!

– Урод!

Полицейские дроны зависли над толпой, и вид пулеметных стволов заметно охладил пыл пикетчиков, заставив большинство из них разбежаться и оставить сенатора в покое.

– Эти не станут воевать, – холодно произнес Освальд, разглядывая напуганные лица протестующих. – Горлопаны.

– Разумеется, горлопаны, – согласилась Эрна. – Кто же отправит на уличную акцию волков?

– А волки есть?

– Не без этого.

Гарибальди поморщился, было видно, что тема ему не нравится, но все-таки продолжил:

– Но как волки заставят воевать этих баранов?

– А ради чего стоит воевать? – вопросом на вопрос ответила Мегера.

– Воевать вообще не стоит. – Освальд не одобрял насилия и не упускал случая подчеркнуть свою позицию. Которую считал принципиальной.

– Как же отстаивать интересы?

– Я предпочитаю решать проблемы мирно.

– И много проблем ты решил мирно? – подняла брови Мегера. И тут же продолжила: – Не отвечай, мы оба знаем, что ни одной. Потому что если у тебя возникает проблема, ты звонишь по номеру, который он тебе дал, и человек, которому он поручил за тобой приглядывать, решает твою проблему. А ты стараешься не думать о том, как все происходит в действительности, хотя догадываешься, что без переломанных ног не обходится.

– Я могу и обидеться, – пробурчал мастер.

– Я не хотела тебя обижать, – мягко произнесла девушка, она взяла со стола пинг правой руки и стала медленно складывать ее пальцы. – Если бы ты умел решать проблемы, то наверняка не умел бы делать то, за что мы тебя ценим.

– Каждый хорош на своем месте.

– Именно.

– Но я все равно считаю, что нельзя затевать бойню из-за этого закона, – Освальд кивнул на коммуникатор, которому снова отключил звук. Впрочем, репортаж сменился рекламой новейшего многофункционального пинга, которая никого из собеседников не интересовала.

– То есть воевать можно, но не за это, теперь я правильно тебя поняла?

– Да.

– Тогда скажи, ради чего стоит воевать? – повторила вопрос Мегера, продолжая забавляться с пингом.

На этот раз Гарибальди подготовился и ответил почти сразу:

– Сражение оправдано только в том случае, если нужно защитить свою жизнь.

– Только свою? – уточнила девушка.

– И своих… близких.

– То есть, увидев, что уличный грабитель готовится убить незнакомого человека, нужно пройти мимо?

– Хорошо, просто: защищая жизнь, потому что любая жизнь бесценна, – сдался пинг-мастер. – Теперь довольна?

– Я довольна тем, что ты признал принципиальную возможность сражения, – не стала скрывать Эрна.

– А поскольку сенатор Томази не собирается никого убивать…

– Сенатор Томази собирается отнять у пингеров свободу, – кротко заметила Мегера. – Ценность свободы равна ценности жизни?

– Их можно сравнивать?

– Вне всяких сомнений.

– Не понимаю, – растерялся Гарибальди.

– Это же элементарно, Освальд, – Эрна позволила себе едва заметную улыбку. – Человек несвободный не имеет возможности распоряжаться собой. Его жизнь полностью зависит от правил, установленных кем-то другим, а значит, ценность его жизни определяется кем-то другим. И она может оказаться низкой, например равной стоимости органов, которые можно продать.

– Свобода увеличивает стоимость жизни? – криво усмехнулся мастер, наблюдая за тем, как Эрна забавляется с пингом.

– Только свобода делает жизнь бесценной, – убежденно ответила девушка и показала Гарибальди сжатую в кулак руку. Не настоящую, но очень крепкую. Затем сдвинула в сторону инструменты и положила пинг на стол справа от себя.

– Но…

Однако Мегера еще не закончила.

– Продолжим. Мы уже поняли, что ты стал бы драться, окажись твоя жизнь в опасности, но стал бы ты сражаться за свободу?

На этот раз Освальд молчал гораздо дольше, напряженно размышляя над словами Эрны, а затем неопределенно пожал плечами:

– Ты меня подловила.

– Никто не находится с ответом, потому что никто не знает, что такое свобода.

– Неужели?

– Тогда ответь.

– Э-э… – Пинг-мастер откинулся на спинку кресла, вновь замолчал – и вновь надолго, – буравя девушку взглядом, после чего предположил: – Возможность делать то, что хочется?

– А если кому-то не понравится то, что хочется тебе?

– Да, да, я помню: «Свобода заканчивается там, где начинается свобода другого». Ты подловила меня сильнее, чем я ожидал.

– Нет.

– Нет?

– В действительности, этот вопрос всех ставит в тупик, – вздохнула Мегера. – Все знают, что есть свобода, но никто не в состоянии дать ей внятное определение. Что есть свобода? Много денег и ничего не делать? Возможность наплевать на соседей? Удовлетворение самых низменных желаний? Все вместе и ничего из этого? Что есть свобода? Стоит ли она жизни? Разве стоит жизни то, чего ты не понимаешь?

– Ты только что доказала, что стоит, – тихо ответил Гарибальди. – Ты все сказала правильно: у жизни нет ценности, если ею распоряжается кто-то другой, даже если он оценивает твою жизнь неимоверно высоко.

– Потому что он ее оценивает в своих интересах.