Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

И что же — даже тысячи не набирается?

Это среди шести миллиардов жителей Земли. Да ладно — Земли! Среди двухсот восьмидесяти миллионов населения Советского Союза, среди шестисоттысячного города, где живет она сама!.. Это какая же доля процента получается?

И если уж на то пошло, контингент этот очень и очень ограничен и весьма односторонне представлен: у нее нет знакомых музыкантов и композиторов, художников и артистов, летчиков и космонавтов, шахтеров и сталеваров, лесорубов и олимпийских чемпионов, лауреатов госпремий и воров-рецидивистов, генералов и механизаторов, хлопкоробов и депутатов Верховного Совета, оленеводов и водолазов… А также экстрасенсов.

То, что продемонстрировал Коровников, резко выбивалось из общепринятых понятий ее круга общения. Не укладывалось в каноны их мировоззрения.

В принципе к тридцати пяти каждый человек представляет собой уже вполне сформировавшуюся личность — со своими привычками, характером, мироукладом, моралью. Все в сознании устоялось, уложилось, зафиксировалось. Ничего принципиально нового от него ждать уже не приходится. Пересматривать свои взгляды он если и согласен, то в пределах тех доктрин, которые вошли в него, как говорится, с молоком матери.

Научно-популярные журналы типа «Техника — молодежи», «Знание — сила», «Наука и жизнь» время от времени подпитывали интеллектуальную часть общества некоторыми робкими попытками заронить сомнения в железобетонный монолит материализма, публикуя заметки то о телепатии, то о лозоходстве, то о кожном зрении, то о тайне Тунгусского метеорита. А газеты «Труд», «Комсомольская правда» и «Гудок» помещали сообщения о девочке, которая без рентгена видела «червячков» у дяди в желудке, о появлении НЛО над Петрозаводском, о том, как болгарская Ванга помогла соседке найти заблудившуюся козу, а потом предсказала пятого мужа для очередной голливудской кинозвезды… Это в доступной печати. А изустно передавались «верные сведения» о том, что на какой-то особой иконе в дальнем монастыре выступили капли миро, что в соседней области на поле пшеницы за одну ночь появились какие-то странные круги диаметром по нескольку сотен метров, что в забайкальской тайге охотник подстрелил снежного человека, но его добычу КГБ засекретил…

Все это были темы скорее для интеллектуальной застольной беседы, когда каждый в меру сил и способностей старался блеснуть широтой и непредвзятостью мышления, способностью отойти от официальной идеологии. Словом, демонстрировал эдакое легкое фрондирование, своеобразное мировоззренческое диссидентство.

Но одно дело — околоинтеллектуальный треп, другое — реальность настоящего дня. И реальность не кого-то постороннего, не тети Клавина или дяди Петина, а именно твоя…

…Они снова сидели у журнального столика в его кабинете, пили по всем правилам заваренный чай. Баринов выжидательно посматривал на нее, терпеливо и спокойно. Просто ждал, когда же она выскажет свои впечатления, а пока поддерживал разговор ни о чем. Ей почему-то ничего не хотелось говорить, рассказывать, снова бередить то, что она старательно хотела бы не вспоминать. Просто даже касаться вчерашней темы.

Наконец он не выдержал.

— Ну что, Нина Васильевна, каков мой знакомый? Не правда ли, колоритная личность?

— Как личность — безусловно, — согласилась Нина. — Интересный человек. Только не пойму, Павел Филиппович, чем он может помочь лично мне?

— Нина Васильевна, а вы не находите ничего общего между вами? Не чувствуете некоторой внутренней схожести?

— Павел Филиппович, вы заставляете меня чувствовать себя кем-то особенным, отличающимся от нормальных людей. Чуть ли не уродом. Монстром каким-то. Кадавром, — вспомнила она подходящую фигуру из творчества братьев Стругацких.

— Та-ак! — Баринов откинулся в кресле и с каким-то новым выражением посмотрел на нее. — Вы уверены, что человек, отличающийся от среднестатистического гражданина, обязательно должен считаться уродом?

— Смотря по степени его отличий.

— Аристотель, Ньютон, Эйнштейн, Павлов, Куинджи, Майя Плисецкая, Леонардо да Винчи, Чайковский… Перечень подобных «уродов» и «монстров» в человеческом обличии можете продолжить сами.

— Да нет же, я не об этом! — с досадой сказала Нина. — Как вы не понимаете?

— Нет, почему же? Как раз очень хорошо понимаю. Услышав имена Баха и Льва Толстого, мы восклицаем: «Снимите шапку, перед нами — гений!», а узнав, что некто Алин Борис Ильич способен почувствовать нефть на глубине трех-четырех километров, мы чаще всего презрительно кривимся: «Шарлатан! В психушку его!»

— Но гениальность — это тоже отклонение от нормы!

— Отклонение — да, но не болезнь, хотя, конечно, многие по-обывательски склонны считать ее таковой. Гений может болеть, причем теми же болезнями, что и «нормальный» человек. Ну и что это доказывает? Только то, что он такой же человек и никак не монстр, не урод. Кстати, в обществе масса шизофреников, но только единицы из них написали гениальные романы, масса эпилептиков, но только единицы были способны на озарения в области химии или математики, масса карликов, но только единицы стали гениальными художниками или чемпионами мира по тяжелой атлетике, масса оглохших, но только один сочинил гениальную музыку…

— Павел Филиппович, вы же ученый! Вы же медик, биолог! И верите в сказки об экстрасенсах? О телепатах и ясновидящих? О гадалках и приворотных зельях? Об исцелениях наложением рук?

— Во-первых, Нина Васильевна, не странно ли, что инженер-электронщик пытается уличить биолога в биологической ереси?.. А во-вторых, в старину, когда путешественник вычерчивал карту неизвестных краев, где сам не бывал, а только слышал рассказы о них, то писал на полях, предупреждая: «Здесь могут водиться тигры»… В науке под названием «биология» тоже могут водиться тигры. А также динозавры и огнедышащие драконы.

— И что из этого?

— А если я скажу вам, что биология находится сейчас на уровне средневековой химии, сиречь алхимии, что тогда? И тигры здесь могут водиться буквально за каждым поворотом. Как говорится, «еще не миновало время ужасных чудес»!..

Шпильку по поводу электронщика и биолога Нина восприняла довольно спокойно. Какая-то доля истины в его словах содержалась. Уж так заведено, что в политике лучше всего разбираются пенсионеры, в здравоохранении и образовании — домохозяйки, в футболе и хоккее — болельщики… А в биологии — электронщики.

— Мой, как вы говорите, «дар» — это отклонение от нормы. А всякое отклонение — это уродство. Я не хочу ощущать себя не такой, как все, я не хочу быть ни уродом, ни монстром. Пусть — экстрасенсорным, но — уродом… Со своими снами я худо-бедно сжилась. Да, они отравляют жизнь, но опять же, в немалой степени потому, что заставляют думать, что я не такая, как все… Я не хочу.