Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Мрак разлит под сводчатым потолком, а высокий купол в центральном пределе лишь угадывается. И то потому, что знаешь, что он есть.

А на высоте человеческого роста по всей церкви свечечки горят, выстроились — как солдаты на плацу. Где-то поодиночке, где-то небольшими группками.

Тихо в церкви, пустынно.

Вдруг вошел мужчина, угадываемый по тяжелому плотному силуэту: длинное пальто или шинель, небольшая бородка, тонкие круглые поблескивающие очки, в руках шапка и тоненькая, отсвечивающая желтым воском свечка. Перекрестился, зажег свою свечечку от другой, стоящей перед иконой, подержал над пламенем и укрепил ее в шандале тут же. Снова перекрестился трижды. Склонив голову, незвучно пошевелил губами, проговаривая что-то… Еще раз осенил себя широким крестом и тихо-тихо, как и появился, исчез.

А Богородица все смотрит и смотрит, и лик ее меняется, подрагивает, словно живой и одушевленный. Только глаза остаются прежними — сочувствующие и все понимающие. И печальные, едва ли не тоскующие… И от того, что твои земные и грешные мысли и чувства понимает Богородица, плакать хочется. Не громко и истерично, навзрыд, а тихо и светло, благостно и очищающе…

Помнится, наутро, рассказывая этот сон, она сказала задумчиво:

— Мне бы, Павел Филиппович, в религию удариться. Как полагаете, помогло бы? Или глупо бы выглядело, а?

Он ответил, ни секунды не задержавшись:

— Безусловно, помогло бы. Как не помочь! Десяткам, сотням миллионов помогало и помогает, а не все же из них глупые и отсталые.

— Но наиболее умные религию отрицали.

— Как сказать, как сказать! Отрицали, как правило, недоучки или фанатики. Или по идеологическим соображениям… Религия — это серьезно. Очень серьезно. Это ха-ароший костыль для больной или слабой души. Тем более — изломанной. А больная или изломанная душа исцеляется, как правило, лишь любовью. Ведь религия, христианская во всяком случае, на любви основана. Любовь к Богу, любовь к ближнему, любовь к самому себе… Тяга людей к любви и милосердию не исчезает даже в самые страшные времена… Знаете, я иногда думаю, что хорошо быть служителем Бога. Проповедником. Миссионером. Простым батюшкой в русской православной церкви. Католический бог требователен и суров и мало что прощает малым сим. Наш, православный, не таков, не-ет! Наш — добрый и снисходительный к своим чадам… А наиболее умные… гении, иначе говоря… Думаю, они-то и должны в первую очередь быть истинно верующими, хотя бы в душе. Они чаще других задумываются, откуда все пошло? Кто это все создал? И зачем?.. Ну и логически приходят к вполне однозначному выводу.

— То есть вы считаете, что бог есть?

— Гегель полагал, что опроверг пять доказательств существования бога, но неожиданно для себя нашел и сформулировал шестое… Есть бог — нет бога: и то и другое недоказуемо. По-моему, в любой религии, в том числе в язычестве, важна ее главная идея…

Хорошо они тогда поговорили. Душевно. Словно приоткрыли друг для друга еще по одному небольшому окошечку в свой потаенный внутренний мир.

…Ну, предположим, откажется она от участия в дальнейших исследованиях. И кому от этого станет лучше? А можно сформулировать и по-другому: кому станет хуже?.. Словом, возьму билет и назло кондуктору пойду пешком.

Хорошо, разложим по полочкам.

С гипнозом — все ясно, абсолютно и однозначно.

Баринову, пользуясь своим привилегированным положением и его деликатностью, она не стала ничего объяснять. Не хотелось сложностей, не хотелось еще больше запутывать ситуацию. Буквально продиктовала свою волю: не хочу больше!.. И ни словом не обмолвилась об истинной причине.

Впрочем, и сама-то она не могла в ней до конца разобраться, потому что внутренний протест против всякого стороннего вмешательства в сознание и подсознание! — не укладывался ни в слова, ни в понятия, ни в образы. Словно не она сама протестовала, а что-то сильнее ее стократ, которое находилось в ней самой и напрямую запрещало соглашаться на следующий сеанс. Ставило в сознании непреодолимую стену на пути мысли о повторном сеансе гипноза. Прямой и недвусмысленный запрет. Сходный, скажем, с «не убий». Императив такой же категорический и такой же жесткий. И этот запрет она осознала наутро после сеанса гипноза, проснувшись в знакомой кабинке лаборатории. Он уже сидел у нее внутри.

Теперь целительство и биолокация.

С ними более или менее понятно. Сознание, что она ими, оказывается, владеет, приятно тешило самолюбие и поднимало в собственных глазах. Даже странно, ведь каких-нибудь пару месяцев назад она искренне считала их досужими выдумками и «бабушкиными сказками»… И все же, несмотря на крайнее любопытство, с ними придется пока подождать. Потому что на учебу и на практику необходимо время и силы. Много сил и много времени. А где их взять?

И наконец, ночное времяпрепровождение в лаборатории.

Казалось бы, что такого? Приходи и спи. Но как, оказывается, это выматывает! А самое главное, что это дает? И едва ли количество может перерасти в качество. По крайней мере, пока предпосылок к этому не просматривается…

Так, быть может, сделать перерыв? Месяца на два, на три… пока снова жареный петух в темечко не клюнет.

Словом, надо думать и думать.

И посоветоваться не с кем.

Александра Васильевна вошла без стука, без обычного «разрешите?», и это было странно. Баринов приглашающе повел рукой и отложил в сторону недочитанное письмо из Академснаба.

Не работалось прямо с утра.

То ли погода меняется, то ли хозяйственно-административные дела навели хандру… И он даже был рад отвлечься. Вот только вид Александры Васильевны не внушал ничего хорошего.

Она села на свое привычное место — за приставным столиком справа — и невыразительно сказала:

— Ну что, Паша, доигрались мы с тобой.

Баринов откинулся в кресле, внимательно посмотрел ей в глаза.

— Та-ак!.. Откуда дровишки?

— От Дамиры Куручбековны, вестимо. От очень дорогой и очень закадычной моей подружки. Вчера вдруг звонит, желает встретиться. И мы весь вечер общались за рюмочкой коньячку в театральном буфете. После третьей она выложила даже то, чего не намечала говорить… Словом, так: в президиуме Академии накопилось прилично сигналов, что лаборатория вот уже несколько лет занимается идеологически чуждыми экспериментами. Причем не ставит об этом в известность ни местное руководство, ни Москву. Устякину дано задание сформировать специальную комиссию.

— Кем?

— Ученым секретарем, разумеется. Твоим очень лучшим другом. Проверить все: штаты, финансы, тематику, сроки… Пока разродятся, недели две-три у нас есть.

— В буфете, значит… — задумчиво проговорил Баринов. — Оперы и балета, небось? Буфет там неплох. Гасан варит замечательный кофе по-турецки…