Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Нейтрализовать ту «могучую кучку», вернее, «вонючую кучку», что в последние годы подобралась в президиуме Академии и около, будет непросто. Если цель — лаборатория, а объект — сам Баринов. Претенденты на завлабство подросли и оперились. Орлятам захотелось летать. Хотя какие они к черту орлы, скорее грифы-стервятники. Но тоже стремятся в небо и повыше. И упасть не боятся, поддержка мощная.

Итак, начинаем стелить соломку. И начинать надо, разумеется, с ближнего окружения.

Он поднял трубку, набрал номер приемной.

— Здравствуй, Софочка, дорогая! Наиль Сагирзянович у себя?.. Никуда не собирается, нет?.. Вот и прекрасно. Доложи, пожалуйста, что минут через пять я к нему зайду. Спасибо!

Директор института Габитов слыл как ученый личностью довольно ничтожной, и Баринову порой бывало его просто жаль. Начинал он еще в пятидесятые и проявил себя как неплохой физиолог. Читал Баринов его кандидатскую, ранние работы, были в них и малые открытия, и новизна взглядов, и искра божья… А как присудили ему премию Академии, дали сектор, а потом и лабораторию, начали избирать в разные комиссии да советы, стали сажать в президиумы — и скис, кончился хороший ученый-экспериментатор. Превратился в посредственного администратора… Человек неглупый, он вовремя это понял, поспешил срочно переквалифицироваться. Но и в преподавательской деятельности не все оказалось гладко — косноязычие, зашоренность, неумение наладить контакт с аудиторией, а потом, поговаривали, попался на взятках с абитуры.

Когда в шестьдесят восьмом задумали открыть в Киргизии филиал Института экспериментальной медицины, лучшей кандидатуры на директорство не нашлось. Из Москвы-то какой дурак поедет к черту на рога, а тут — готовый почти национальный кадр, пригодный по всем параметрам.

Баринова распределили в этот институт как раз в начале его становления: в только-только после капитального ремонта трехэтажном здании сидел директор с главным бухгалтером, двое-трое старших научных, до десятка младших научных сотрудников, пять лаборантов плюс вахтер. Штатное расписание — голое, почти полностью вакантное. Ни людей, ни оборудования, ни налаженного хозяйства — только научные темы, спущенные центральным институтом.

За молодого специалиста, выпускника столичного вуза Габитов ухватился как за спасательный круг, почти официально сделал правой рукой. Да что там правой, скорее — обеими руками, а главное — головой. Но, надо отдать должное, административно-хозяйственную составляющую целиком и полностью взял на себя: достать, пробить, закупить, договориться, смонтировать, установить — тут цены ему не было, тут он был бог, царь и герой.

А еще он с таким энтузиазмом, с такой активностью стал вводить Баринова в местный научный и околонаучный мир, каковой сам знал досконально, что Баринов уже к следующей осени чувствовал себя в нем, словно рыба в воде… Главное, этот самый научный и околонаучный мир стал воспринимать Баринова как своего. И в московских кругах его принимали тоже приветливо. Во-первых, он действительно там был свой, «сеченовец», Первый медицинский — это тебе, извини, не халам-балам, а кроме того, странная «ссылка» на периферию создавала ему своеобразный ореол мученика и, как следствие, желание посодействовать — в мелочах и необременительно.

Потрудиться, безусловно, пришлось. Мелкоячеистым неводом прошелся он по республиканским медицинским учреждениям и по структурам с биологическим уклоном, просиживал на лекциях местного медицинского института и университета, отслеживая студенческий контингент, с той же целью наезжал в Ташкент и Алма-Ату, даже в Ашхабад и Душанбе. На счастье, выпуск биологического факультета в университете два года подряд был очень неплохим, сильным, дал хорошее пополнение. Удалось кое-кого заполучить и из выпускников мединститута.

Той же зимой он защитился в Москве, в своей альма-матер, а весной не только получил лабораторию официально, но был назначен исполняющим обязанности заместителя директора филиала НИИЭМ по науке…

Словом, жизнь складывалась.

Лиза к научной деятельности никогда не испытывала влечения, как ни старался Баринов ее к этому привлечь, зато на преподавательской стезе в медицинском сумела себя найти. И тоже была вполне довольна, постепенно продвигалась по служебной лесенке.

…Разговор с Габитовым, как Баринов и предполагал, закончился быстро и с полным взаимопониманием. Тому лишние неприятности тоже ни к чему. Он пообещал подключиться, по своим каналам если не притушить на корню всякие поползновения, то постараться значимость комиссии свести к минимуму. Заранее дезавуировать все ее возможные выводы и рекомендации. Баринов посоветовал попробовать включить в нее людей лояльных и надежных, но Габитов только усмехнулся. Ты, мол, Павел Филиппович, занимайся-ка своими делами, а в мою сферу не лезь. Сам знаю, какими методами и способами действовать. Кто из нас виртуоз административных игр — ты или я? Не учи-де ученого, мы-де и сами с усами… Вышел от него Баринов с уверенностью, что с этой стороны все будет в порядке.

Но подстраховаться надо. Соломки много не бывает.

Так, времени — половина второго, в Москве — пол-одиннадцатого. Мелкую сошку Баринов решил не тревожить, если бить, то крупным калибром. А высшая научная братия как раз доползла до своих кабинетов.

Сначала он позвонил Дымшицу, своему некогда научному руководителю, бывшему завкафедрой физиологии, а нынче членкору, проректору Первого медицинского. Зиновий Аркадьевич куда-то торопился, потому даже не дослушав, а лишь уловив суть, перебил Баринова: «Павел, не тревожься и не беспокойся. Но пасаран! Что там за конфликт — знать не знаю и знать не хочу. Прилечу в нужный день и в нужный час и кому надо хвост накручу — только мигни. Ты лучше вот что скажи, как там твой милый Лизочек поживает? Привет ей от меня и Сонечки. В следующую командировку приезжайте непременно вдвоем! И дочуркам тоже привет!.. А сейчас, извини, должен бежать — дела-делишки, сам понимаешь!»

Костюковского на месте не оказалось, и Баринов, по раздумью, решил побеспокоить Розалию Соломоновну из секретариата президиума Академии. Дама влиятельная, курировала биологические исследования в Средней Азии и Казахстане и к Баринову относилась благосклонно еще со времен его появления во Фрунзе. А уж после истории, случившейся лет восемь назад…

Баринов по сей день вспоминал об этом с усмешкой. Его, вообще-то, предупредили заранее, чтобы он к пятидесятилетнему юбилею Розалии отнесся посерьезнее, организовал бы какой-никакой сувенирчик из Киргизии, но он закрутился, завертелся, да к тому же затянулась командировка на юге республики, где он отслеживал местных целителей и ясновидцев-предсказателей. Вспомнил в последний момент. Кинулся — ан поздно! Какой можно раздобыть сувенир на юге Киргизии! Не живого же барана отправлять в Москву!