Сергей Синякин - Книга о странных вещах [сборник]

Грянченко шел с обеда и как всякий сытый человек был благодушен.

— Николай Васильевич, — сказал я. — Дай тридцать рублей! Очень надо!

От неожиданности Грянченко достал деньги.

Пиво было холодным.

— Ну, мужики, — качал головой Гладышев, — наш Синякин устроился! У него даже спонсор свой есть, деньги отстегивает на пиво по первому требованию.

Так я обзавелся спонсором. И знаете, это совсем неплохо!

Работал я начальником городского отдела БХСС. Была середина девяностых годов, начали лопаться разные фонды, которые вкладчикам обещали на каждый вложенный рубль шесть рублей прибыли. В месяц, граждане, в месяц! Все знали, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, но никто не хотел в это верить.

— Ужасно, — жаловался мне один потерпевший, интеллигентный мужчина, армейский полковник в запасе. — Я вложил деньги в «Русское поле», так все сгорело. Я вложил деньги в «Русскую недвижимость», а она лопнула. Потом развалился РДС, а ведь я туда вложил немало денег И МММ тоже сгорел… Плакали мои денежки! Жулики! Жулики! Кругом жулье, никому верить нельзя!

Я не сдержался и спросил:

— Мужик, а может, ты дурак?

Так он обиделся! Он обиделся, граждане! Он обещал на меня пожаловаться!

А я никак не мог понять, сколько же раз ему надо сесть голым задом на раскаленную сковородку, чтобы понять — этого делать не стоит?

Странный у нас народ. С виду все рассудительны и осторожны, но куда рассудительность и осторожность деваются, когда заходит речь о халяве? Нет, каждый понимает, что ввязывается в аферу, но каждый думает, что он умнее других и успеет урвать свое, поэтому все искренне обижаются, когда их все-таки обманывают.

Все эти фонды — пылесосы, которые высасывали из общества жаждущих халявы жадных дураков. Русский инициативный дурак — это редкостная разновидность. Она водится только у нас, и мы пока очень далеки от того, чтобы занести эту редкую во всем мире породу в Красную книгу.

А потому у нас до сих пор идет по телевизору «Поле чудес» с неувядаемым Якубовичем. Уж он-то знает, сколько у нас дураков, ведь он всегда находился рядом с кнопкой гудящего пылесоса.

Когда работаешь в убойном отделе и постоянно выезжаешь на трупы, спасти может только юмор. Мертвый человек всегда неприятное зрелище, а уж если он к тому же погиб насильственной смертью, то иной раз лучше вообще не смотреть. В противном случае испортишь себе настроение. Хорошо если на день, а не на всю неделю.

Выручает шутка.

Со стороны это выглядит, конечно, не совсем прилично, но что выросло, то выросло.

Убили однажды царицынского авторитета Захара. Лаврушники, как называют воров в законе кавказской национальности, его в Ростове короновали, но остальной уголовный мир его воровского звания не признал. Так и болтался в городе — не вор и не фраер. Но определенным авторитетом пользовался.

«Мочили» его не в сортире, как призывал наш президент, но тоже солидно — сразу из двух автоматов АКМ. Один малого калибра, второй — 7.62. Видимо, затеялись наверняка.

И вот лежат Захар и его телохранитель на асфальте около подъезда дома, где авторитет жил, сражены злодейскими пулями, а в глазах удивление — как же так, это нам положено стрелять, а не в нас!

В одном несколько пуль сидит, другого граммов на сорок пять утяжелили.

На такие убийства всегда высокое начальство приезжает. Все-таки, к сожалению, не каждый день у нас авторитетов из автоматов мочат. Мне-то по должности положено, но многие заглянули из чистого любопытства или, скажем, удовлетворение получить. Не думаю, чтобы кто-то из руководства над Захаром тайком слезу ронял. По своему положению он был ближе к отморозкам, поэтому и врагов имел больше, чем авторитету положено.

Обошел я оба трупа, отметил не особо умелую работу киллеров, потом покачал головой и говорю:

— Какое жестокое самоубийство!

Кто анекдоты помнит, тот знает, в чем тут смысл. Остальные догадаются запросто — по тексту.

Я ведь от души, я же не знал, что самое высокое начальство приехало! Поэтому я даже вздрогнул, когда услышал хохот за спиной.

Смеялись областной прокурор с нашим генералом.

Начальнику убойного отдела сам бог велел в морге бывать.

Нормальное помещение — светлое, чистое. Люди приветливые работают. Со многими у меня сразу хорошие отношения сложились. Запах — да. Тут уж ничего не попишешь. Запах есть, куда от него денешься, особенно в летнее время. Первое время меня удивляло, что трупы в подвале навалены чуть ли не кучей. Все-таки люди, хоть и бывшие. А потом я вдруг сообразил, что это для меня они еще люди, а для патологоанатомов и санитаров это всего лишь материал для исследования. Им ведь обязательно надо заключение дать, отчего человек помер.

Как я говорил, народ в морге приветливый. И водка у них всегда есть. Постепенно я даже привык к их привычке во время рабочего дня соточку, а то и три пропустить. Когда возможность позволяла, я и сам в этом участие принимал. Вот только закусывать долго не мог.

Мнительный, наверное, был.

Вскрывали на втором этаже. Туда я ходил только по необходимости. К трупам я быстро привык, сложнее было привыкнуть к напластанному человеческому мясу.

Условности бытия, наверное, мешали.

Но что это я о грустном?

Приехал я однажды по делу. Встретил меня мой знакомый трупорез Сережа Фурманов. Глаза у него хитрые, улыбка до ушей.

— Пойдем, — говорит, — я тебе чудо покажу.

Пошел, конечно. Интересно ведь!

Спустились в подвал.

В камере на столе лежит голенький покойник. Ну, голова, конечно, кирпичом пробита, так это еще не чудо. Это наша действительность. Пожал я плечами, на Фурманова смотрю. Он опять глазами на покойника показывает. Ладно, пригляделся я внимательнее. Все бы хорошо, только что-то в покойнике не так. Пригляделся я — мать честная! — у покойника-то… стоит! Стоит, дорогие господа и товарищи! И главное, есть чему стоять. Выдающееся достоинство, в баню хоть каждый день ходи, а такое раз в столетие увидишь.

— Третий день стоит, — с гордостью сказал Фурманов, словно это с ним самим такое чудо приключилось. — Тут все наши женщины вздыхают, какого мужика загубили!

Да, вот так и бывает. Живешь, живешь, а никто тебя при жизни не замечает, женщины стороной обходят, и только когда тебе врежут кирпичом по башке, тут и выясняется, что был ты уникальной личностью, и эта уникальность даже после смерти проявляется.

Хотя чего удивительного? Все выдающиеся личности чаще всего признавались таковыми после своей смерти. А этот покойник признания ждать не стал, он взял и самостоятельно возвысился повыше Александрийского столпа.