Сергей Синякин - Книга о странных вещах [сборник]

Был бы жив Барков, обязательно посвятил бы мужику если не поэму, так вдохновенную оду.

Однажды поступил вызов в Краснооктябрьский район. Мать убила своих детей.

Так оно и было.

Она утопила их в ванной, потом перенесла в комнату, уложила на диван и накрыла одеялом.

— Мне голос был, — объяснила она.

Я еще раз посмотрел на детей. Они казались спящими. Милиции здесь делать было нечего, здесь требовался психиатр.

В прихожей я увидел маленькие красные ботиночки с облупившимися носами и сандалии восьмилетнего мальчишки. Еще утром они были нужны.

Во дворе я сел на скамейку и долго курил. В этот вечер я узнал, где у человека находится сердце и как невыносимо тоскливо, когда оно начинает болеть.

Оперуполномоченный убойного отдела Гена Власов оформлял задержанному явку с повинной.

Убивец признался сам, совесть его, подлеца, замучила. Убийство было чисто конкретным — бытовым, когда обычно даже не могут сказать, за что именно человека жизни лишили. Выпили, слово за слово, кто за кирпич, кто за ножик ухватился, а потом милиции достался хладный труп и куча возникших в связи с этим вопросов.

И вот в порядке разрешения этих вопросов оформлялась явка с повинной. У убивца при этом шанс на снисхождение суда появлялся, у оперов сваливалась гора с плеч, а главное — общественность успокаивалась: не волнуйтесь, граждане, не нервничайте, преступление раскрыто, преступник в камере, жить стало легче, жить стало спокойнее, дышите глубже, воздух стал чище.

И вот убивец пишет, а Власов бдительно заглядывает через его плечо — все ли правильно, гладко ли излагается происходившее?

«С утра у меня горели трубы, и я решил е… пивка, — пишет негодяй. — Пошел к киоску на Титова».

— Грубо, — говорит Власов. — Пиши грамотней. Мучался, блин, с перепою, захотел опохмелиться.

Убивец признается дальше: «И тут подвалил этот мудозвон…»

— Ну зачем на человека напраслину возводить, — не соглашается Власов. — Пиши просто — козел.

Убивец поднял голову и возмущенно закричал:

— Начальничек! Так я не понял, кто из нас явку с повинной пишет? Ты или я?

И правильно, между прочим, заметил. Не хочешь признаваться в собственных грехах, нечего править чужие!

Наркоманы народ уникальный. Иной раз такое отмочат, что неделю будешь удивленно головой крутить. Всему миру дико, а для них — в порядке вещей.

Сидели два наркомана на блатхате. Ужалились, покайфовали. Хочется еще. Самый бы раз к цыганам на Дар-гору смотаться, чек прикупить. Да какой там чек! На травку не хватает!

Вот и говорит один наркоман другому:

— Есть у меня на примете хата. Там барыги и живут. Если ее выставить, нам бабок на неделю хватит.

— Мысль хорошая, — минут через двадцать отвечает друган, — я не понял тогда, чего мы здесь сидим?

И правда. Им собираться недолго было. Через полчаса были уже на месте.

Говорят, у пьяных есть свой бог. Наверное, есть он и у наркоманов. Залезли они в квартиру запросто. Дверь сломали и вошли.

Тут стало ясно, что тот, кто предложил дело, просто лукавил, когда говорил о достатке хозяев. Ничего особенного в квартире не было. Взяли телевизор, пару цепочек, обручальное кольцо да денег триста рублей.

Сразу поехали за чеками. Успокоили душу и отправились реализовывать краденое.

Золотые цепочки и кольца, которые на жаргоне называются «рыжье», они сплавили сразу, хоть и недорого. А вот с телевизором промашка вышла. С ним их милиция задержала.

Посидели наркоманы немного в камере, подумали чуть. У них отходняк, мысли путаются, а тут опера нажимают. Короче, признались они в краже и поехали показывать квартиру, которую обокрали.

Приехали.

— Вот здесь, — говорит один наркоман.

Ясно, что здесь. Сломанную дверь на место не поставишь.

— Постой, постой, — вдруг говорит наркоман, который дал наводку на квартиру, и в глазах у него появляется еще нечеткая мысль. — Да я же здесь живу. Мы же мою собственную хату выставили!

За кражу из собственной квартиры ответственность не предусмотрена. Но какое удовольствие — цепочки и кольца они уже продали, а деньги, на которые надо было жить до конца месяца, потратили. Полное самообслуживание. Куда там Федору Михайловичу Достоевскому! Тут все сразу — и преступление и наказание.

А собственно, о чем это я?

Богатых оперов в принципе не бывает. Если опер богат, то надо обязательно присмотреться к его доходам. Впрочем, речь идет совсем не об этом. Речь идет о честных операх, которые потому и являются операми, что, подобно легендарной птице Говорун, отличаются умом и сообразительностью.

Еще в семидесятые годы в уголовном розыске Центрального РОВД Волгограда работал инспектором Юра Ионов. Отличался он умом и сообразительностью и не гнушался в хорошей компании принять в свободное от работы время соточку-другую чего-нибудь горячительного.

И вот однажды после работы взяли они с коллегами бутылочку и с ней зашли в кафе «Уют», что располагалось на проспекте Ленина. Сели, налили, все чин-чинарем, одна только официантка недовольна: ах, уберите, ах, не смейте! У нас в кафе приносить и распивать не разрешается.

Ионов на себе рубаху рвет и кричит, играя на публику:

— Да что же это делается? Я весь день у станка простоял, а теперь на свои кровные и выпить не могу?

Народ в кафе рабочий, видят, человек не в себе, начали посетители официантку успокаивать, мол, не шуми, дай пролетарию выпить спокойно. Не воровать ведь лезет, на свои, на заработанные пьет!

Знали бы они, у какого станка Ионов весь день сидел, вряд ли бы он с коллегами спокойно бутылку допил, а за нею и еще одну, которая в сумке без подруги казалась одинокой и сиротливой.

Кто сидел в компании, тот знает, что, сколько водки ни бери, а все равно ее немного да не хватит. Чего ж удивляться, в данном случае как раз это и случилось. Только вот беда — есть куда сходить, есть зачем сходить, есть кому пойти. А вот не на что! Сидит компания пасмурная, не поймут, то ли на чудо надеяться, то ли расходиться пора. На чудеса, конечно, никто не надеялся, в милиции грубые материалисты работают, а обучение юридическим наукам материалистические начала в сознании только укрепляет. Стало быть, расходиться пора.

Тут Ионов и говорит: не гоношитесь, мужики, деньги будут.

Переход на улице Комсомольская только что построили, но редкие нищие его уже облюбовали. И вот Юрик снимает куртку, выворачивает ее наизнанку, берет у товарища шляпу с широкими полями и садится в переходе, придав физиономии скорбный и тоскующий вид. Шляпа, разумеется, лежит перед ним.

И тут как на грех выносит в переход ранее неоднократно судимого и на путь исправления не вставшего урку, с которым Ионов накануне профилактическую беседу вел. Увидев Ионова, урка немного посомневался, обошел Юру слева, зашел справа, изучил, как полагается, профиль и анфас. Да, никаких сомнений, Ионов это, Ионов! Вот ведь как судьба играет человеком! Урка не знал, что ему делать — злорадствовать или сочувствовать? Дело тонкое, ошибешься, мало потом не покажется.