Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

— Ну, пообщайся, — с досадой разрешил Русской. — А я пока погуляю немного, может, колодец или родник найду. Пить хочется.

— Ну, погуляй, — разрешил Жора и снова повернулся к чернокожему собеседнику.

— Смысл в твоих словах вроде бы есть, — признал он. — Так говоришь, японский телевизор реже ломается только потому, что люди в него верят?

— Именно, — собеседник опять повторил жест Майкла Джексона, словно проверял, все ли у него на месте, не пропало ли чего жизненно необходимого.

Илья Константинович вздохнул и принялся медленно спускаться по бархану. Песок скрипел под ногами, песок скрипел на зубах, песок набивался в карманы и за пазуху — белый плотный песок, которого всегда не хватает в строительстве, но совершенно ненужный сейчас. Илья Константинович прикинул, каково было евреям, которых сорок лет водили по таким вот барханам, и невольно посочувствовал богоизбранному народу. До самого горизонта не наблюдалось ничего мало-мальски похожего на источник. Пить хотелось нестерпимо. Это ведь естественно, стоит насильственно лишить человека чего-то существенно необходимого, как он тут же начинает именно этого желать. Спустившись, Илья Константинович подавленно огляделся. Небо казалось выцветшим, оно было одного цвета с песками пустыни.

Прямо у ног Русского темнел чахлый кустик. На нескольких тоненьких веточках торчали в разные стороны не то шипы, не то колючки.

Над барханом полыхнуло.

Русской поднял голову. Над головой медленно плескалось море. Волны лениво набегали на каменистый берег и откатывались назад, оставляя после себя шипящие струйки. Среди камней зеленели водоросли и копошилась какая-то живность. Море было таким манящим и ласковым, что хотелось немедленно остаться в плавках и броситься в пологие волны. Илья Константинович даже вздохнул от несбыточности желаний. Где-то у горизонта белел одинокий парус, глядя на который сразу же вспоминались знаменитые строки Михаила Юрьевича Лермонтова. Илье Константиновичу даже почудился свежий ветерок, рожденный прибоем.

Между тем картина в небесах изменилась. Теперь на небе появился аккуратный оазис. В центре его было голубоватое озерко воды, скалы скрывались в зелени травы и кустарников, а над всем этим великолепием возвышалось десятка полтора пальм. С небольшого гранитного утеса в озера низвергался неторопливый водопад. На одной из пальм сидел огромный попугай и, склонив голову, с явным сарказмом разглядывал Илью Константиновича. Картина была заманчивая и недостижимая. Русской вдруг ощутил, как солнце стянуло кожу на скулах. Если эти картинки и в самом деле каким-то образом демонстрировал их собеседник, он, несомненно, заслужил медленную и мучительную смерть.

Илья Константинович сел на песок и печально посмотрел под ноги. По песку медленно полз скорпион. Непонятно, зачем он вылез на свет божий до наступления сумерек. Похоже, скорпион и сам ошалел от своей смелости — он задирал хвост с шипом и озирался, выглядывая внешних врагов. На Илью Константиновича насекомое внимания не обратило. Размеры Ильи Константиновича были несопоставимы со скорпионскими представлениями о жизни.

С трудом поднявшись на ноги, Илья Константинович вернулся к товарищу.

Негра уже не было. И пустыни не было. Зеленел приятный глазу оазис с круглым голубым озером, окруженным пальмами. В озере, счастливо отфыркиваясь, плавал Жора Хилькевич.

— Ныряй, Константиныч! — заорал он. — Хорошо, у меня наличка была. Всего в полтинник и обошлось.

— Откуда? — Илья Константинович сел на круглый камень.

— Знаешь, — Жора нырнул и вынырнул, выпуская изо рта струйку воды. — Гуталиныч меня убедил. Что такое реальность? Это то, во что мы верим. Главное — поверить, понял? Вот я и поверил. А чего терять? И вот гляди, — красотища-то какая! Плавай — не хочу! Не, блин, я пока не накупаюсь — отсюда никуда.

— Значит — уверовать? — Илья Константинович сел на берегу, внимательно разглядывая благодушно плещущегося в озере товарища.

— Братан, — Жора поплескал водой на пухлую грудь. — Ты вроде купаться не хочешь?

Хотел Илья Константинович купаться. Он больше всего в жизни этого хотел. Только вот уверовать никак не мог, а потому со своего места прекрасно видел, что вода в озерке не касается раскаленного песка, и из нее торчат пухлые ноги Жорика, задорно выплясывающие на этом самом песке.

«Продавцов миражей у нас хватает, — подумал Илья Константинович с некоторым раздражением. — В конце концов, уверовать можно во все, что твоей душе угодно. Было бы желание. И все это будет реально существовать для тебя, ибо ты уверовал. Но если взглянуть со стороны, всегда увидишь реальную картину — присмотритесь внимательнее, мы все пляшем на раскаленной сковороде, которую только по недоразумению называем жизнью. Вокруг сковороды толпятся любопытствующие черти, но мы их не замечаем. Мы смотрим в небеса и ждем, что в окружении белых ангелов на Землю спустится Господь. Только если по совести — на кой черт ему сдалась раскаленная сковородка?»

К вечеру все утряслось.

Ушла жара. Пустыня как-то неожиданно обратилась саванной. Пролился яростный саванный дождь. Откуда-то вернулся проводник, взявшийся провести их к побережью. Жора на всякий случай дал ему по морде — а чтобы не убегал и не оставлял в беде белых сагибов!

Прилетел вертолет и оставил на примятой траве ящик «Муромца» и никелированные термосы с блюдами из ближайшего африканского ресторана. Закат догорал у горизонта узкой алой полоской, над головами путешественников высыпали в черном небе южные яркие звезды, и настроение было лирическим, как у львов после удачной охоты львиц из прайда.

Потрескивал сучьями костер.

Потянуло на разговоры.

Что собирает людей у костра? Только не желание полюбоваться пламенем. В противном случае люди собирались бы где угодно — у доменных печей, например, или на пожарах. На природу людей гонит желание отдохнуть от цивилизации. Или чрезвычайные обстоятельства. Но в любом случае костер заставляет человека ощутить себя первобытным охотником, которому надоело гоняться за мамонтом. У костра он ощущает связь с прошлым, в нем просыпаются атавистические инстинкты, заставляющие его жарить на костре шашлыки, а при отсутствии мяса запекать картошку или хотя бы обуглить на мерцающем пламени хлебную горбушку.

Естественно, что трезвым полностью войти в образ первобытного охотника невозможно. Вот для этого и существуют горячительные напитки. После определенной дозы любой лежащий у костра человек понимает, что Дарвин прав и человек на самом деле произошел от обезьяны. Потому и ведет себя соответственно.