Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

В пещерке оказалось тепло. Спустя некоторое время пришлось даже освободиться от меховых курток. — Топят они, что ли? — удивился Жора.

— Да откуда? — возразил Илья Константинович. — Гейзер, наверное. Или вулкан под боком. Они же огня не знают, наукой доказано!

— Ничего эта наука не знает, — резонно отозвался Жора. — Почему никто не знал, что пингвины по-английски базарить могут? Тоже мне, знойные тайны Антарктиды!

У входа послышалось шуршание, и на камни упало несколько еще живых рыбин.

— О! — радостно воскликнул Жора и присел рядом с рыбинами на корточки. — Хавку принесли! Илья Константинович недовольно поморщился.

— Это что же, они нас одной живой рыбой кормить будут? — упавшим голосом поинтересовался он. Жорик вытащил нож.

— Ладно, — сказал он. — Жорик зла не помнит. Но я им, сукам, сделаю! Садись, Константиныч, суши делать будем!

После того как путешественники перекусили, настроение у них приподнялось. Любая, даже не очень хорошая еда улучшает настроение голодного человека. Он становится добрее и терпимее, даже неволя его перестает пугать.

Жора… запел. Слуха и голоса у него не было, но исполнял он песню с чувством, как это сделал бы нерадивый ученик музыкальной школы после третьей двойки по вокалу.

— Прекратить пение, — скрипуче сказали из-за камня.

— Как же, — немедленно отреагировал Жора. — Щаз! Загнали в клетку, и я же еще должен заткнуться. Иди сюда, раз ты такой храбрый, я тебе клювик поправлю!

И еще громче продолжил пение.

— Жор, — сказал Русской. — Хорош, и так башка разламывается. Ты лучше скажи, они нас долго на одной рыбе держать будут? Мы так шерстью обрастем и мяукать начнем.

— Ничего, — бодро сказал Хилькевич, прервав пение. — Я, когда рефрижератор Мурманскрыбы замотал, два месяца одной треской питался. Веришь, даже в весе не потерял. Но ты прав, хавчик действительно хреновенький. А помнишь буйволятину африканскую? Да и крокодил тушеный тоже ништяк был, под «Муромца» классно шел. Ты, главное, пойми — живые, уже хорошо. В тепле, сыты и мухи не кусают.

— Откуда ты песню эту дикую взял? — спросил Русской. — Слова такие, словно ее для «Машины времени» писали.

— Может, и для нее, — пожал литыми плечами Жора. — Я ее в Интернете вычитал. Слова и в самом деле дебильные, вот и запомнились. А тут к слову пришлось!

Он прислушался к звукам, доносящимся из-за камня, загородившего проход, и неожиданно грянул:

В дырку над камнем просунулся птичий клюв.

— Будешь петь, — пообещал пингвин, — рыбы не получишь! Что и говорить — угроза в условиях неволи серьезная!

Полярники готовились к отправке на Большую землю.

Ну чего им делать в Антарктиде, если всем заправляли военные, а ученым лишний шаг сделать запрещали? Человек науки без работы не может. Ему обязательно надо думать. А какие размышления могут быть, если показания приборов снять не дают, вездеходы без дела простаивают, а ученый люд занимается тем, что тратит казенные деньги безо всякой пользы для человечества? Одно дело — мерзнуть на полюсе ради науки, и совсем другое — делать это просто потому, что жизнь так сложилась.

— А я в Лас-Вегас полечу, — сказал Сударушкин, подстригая бороду перед зеркалом. — Дафна и Полина просят показать им тамошние казино. Слышь, Толян, а полетели с нами? Везение свое еще раз испытаешь. Ты не волнуйся, бабки я тебе займу. Да что там — займу, без отдачи выделю. Мне самому интересно — круче ты тамошних катал или нет?

— Летуны, — проворчал Быков. — Вот вернемся на Родину, тогда и отправляйтесь на все четыре стороны. А пока я за вас отвечаю!

— Не при старом режиме живем, — парировал Сударушкин, не отрывая взгляда от зеркало. — Это раньше было — «облико морале», Кодекс строителя, ходить в капиталистическом окружении только группами и не поддаваться тлетворному влиянию Запада. А теперь я запросто могу даже в публичный дом сходить, и ничего мне за это не будет.

— Это точно, — вздохнул Быков и сгорбился. — Ни коня тебе, ни шашки новой. Ты, Коля, зря подстригаешься. Жена встретит, она тебе бороденку быстро выщиплет. За твое неправильное поведение. — А мы с ней разводиться собрались, — хмыкнул Сударушкин.

— А вот тут ты не прав, — покачал головой Быков, и маленькие глазки его радостно сверкнули. — Она с кем разводиться собиралась? Она с нищим геофизиком разводиться хотела. А ты теперь при хороших бабках, и пока жена их из тебя не вытрясет, она от тебя не уйдет!

Сударушкин помрачнел. Подобная перспектива ему не приходила в голову.

— А откуда она узнает? — с надеждой возразил он. — Я же ей не скажу, сколько денег получил!

— Ты не скажешь, — равнодушно кивнул Быков. — А они, — он показал на Гимаева, — они скажут. Журналистов медом не корми, дай пакость ближнему сделать. Это у них сенсацией называется. Про тебя уже наверняка во всех газетах было и во всех подробностях. Еще и в супружеской неверности обвинит!

— Тем более мне тогда в Питер нельзя, — вслух прикинул Сударушкин. — Пока она меня найдет, пока судиться будем… В комнату с шумом ворвались женщины.

— Колья, — вызвалась Полина Линьер. — Я тебя подстригу!

Гимаев внимательно оглядел женщин. Нет, во француженке был определенный шарм — черноволосая, задорная и веселая, она напоминала шаловливого подростка, даже морщинки у глаз ее не портили. И хваткая она была. Сразу видно, что такая подстрижет, если возьмется. Хорошо подстрижет. До последнего доллара. А вот американка… Да, чем-то она напоминала обитателя флоридских болот. Причем обитатель этот был изрядно голоден, а потому раздражен.

— Там к военным двое пришли, — сообщила Дафна. — Они утверждают, что ластокрылы захватили заложников!

Перед генералом Макклейном по прозвищу Крепкий Орешек сидели двое.

Один был высок и худ, на длинном лице его гуляла непонятная улыбочка — то ли он открыто презирал своих собеседников, то ли и в самом деле все происходящее казалось ему смешным. Второй в отличие от товарища был плотным и кряжистым, и к жизни он относился не в пример серьезнее. По крайней мере, не улыбался.

— Они их заполучили, — сказал кряжистый. — И уволокли куда-то под землю. Мне кажется, что там обширные пещеры.

— А вы кого представляете? — неприветливо бросил Макклейн. — Какого черта вы делаете в Антарктиде? Чем вы здесь занимаетесь? Вы из русской экспедиции? — Вы не поверите, но у нас религиозная работа, — сказал коренастый. — Вы — священники?