Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

— Вот вы сидите, а там американская военщина куда-то собирается. Похоже, с кем-то воевать намыливаются.

Сударушкин сел, свешивая ноги в шерстяных белых носках с кровати.

— А вы говорили! — злорадно сказал он. — Вот и немцы объявились!

Тяжело и печально находиться в неволе.

А от одного осознания, что тебя держат в клетке какие-то говорящие антарктические попугаи, которым в этой клетке самое место, на душе становится совсем тягостно. Человек — венец природы, это он имеет право остальных тварей в клетки сажать. А тут вдруг взяли и его самого посадили. Илья Константинович Русской и Жора Хилькевич, представляя собой новую формацию бизнесменов, восприняли заключение стоически, но с раздражением. Конечно, от сумы и тюрьмы не зарекаются, с нашим государством иначе нельзя, но кто из людей способен смириться с неволей? Правда, и среди людей встречаются те, кому тюрьма — дом родной. Но, положа руку на сердце, кто назовет этих людей разумными? Скорее всего, это специальный подвид, который правильнее именовать Homo-не-Sapiens , и подвид этот мутировал в результате длительной эволюции. Мутанта легко узнать по пустым глазам и обилию мечтательных наколок типа «Век воли не видать» или татуировкам портретов вождей на спине и груди.

Русской и Хилькевич изнемогали от безделья.

Иногда их водили на прогулки. Что такое прогулки в пещере? Гуляние в неволе равносильно гулянию дизентерийной палочки в человеческом кишечнике — как ни броди, а все равно однажды захочется наружу.

— Братила! — проникновенно сказал Жорик. — Дергать, дергать нужно отсюда!

— Куда? — вздохнул Илья Константинович Русской. — Мы даже выходов не знаем!

За дни заключения его подбородок оброс жестким пушком, в глазах появился лихорадочный блеск, а фигура сгорбилась, словно он несколько недель подряд разгружал вагоны с сахарным песком. Жорик, напротив, совсем не изменился, даже диетическое рыбное питание на его округлости особенно не повлияло. Он жалел лишь о своем гардеробе, хотелось сменить футболку на ту, у которой был более подходящий слоган.

— Тут маечку другую надо бы, — говорил он, жаждущими свободы глазами оглядывая пещерные своды, пронизанные трещинами, сквозь которые в пещеры проникал свет. — Тут надо бы хороший слоган. Как думаешь, Илюша?

— Отправим пингвинов в Сахару! — предлагал Русской, меланхолично пощипывая уже начинающую густеть бородку.

— Ну, это не тема! — отмахивался Жорик. — Тут требуется что-то масштабней. И потом, что делать пингвинам в Сахаре? Глядишь еще, приживутся. Слоган должен быть ярче. Ну, например, такой — «Сделаем Антарктиду по-настоящему безлюдной»! Звучит?

— Не то, — подумав, сказал Русской. — Ты вроде Антарктиду от людей освобождаешь. А надо бы — от пингвинов!

Камень с шумом отодвинулся, и в проеме показался зубастый клюв, а следом блеснули бусинки черных глаз.

— Приматы, — скрипуче сказал пингвин. — На прогулку!

Пингвины жили своей непонятной жизнью.

На людей, идущих под конвоем по каменным коридорам, связывающим пещеры, они особого внимания не обращали, разве что научившиеся ходить птенцы сопровождали конвой, обидно крича и посвистывая. Понятное дело, дети, к какому бы виду земных существ они не относились, всегда ведут себя одинаково — с любопытством и непонятно откуда берущимся желанием оскорбить незнакомое существо, попавшее в плен к старшим сородичам. Хорошо еще, что у пингвинят рук не было, — камнями никто не кидался. Постепенно пингвинятам надоедало идти следом за пленниками, большая голосистая толпа постепенно рассеивалась, а еще через час пленники оставались наедине со своими конвоирами. Встречающиеся в коридорах пингвины внимания на арестантов не обращали.

— По улицам слона водили! — сплюнул Хилькевич. — Все как у нас: клювы раскроют, словно диковинку увидели. Вернемся назад, я себе их штук двадцать куплю. Посажу падл в клетку и буду мурманских пацанов водить, чтобы позекали!

— Ты еще выберись отсюда, — уныло сказал Илья Константинович.

— Братан! — удивился Жора. — Я тебя не узнаю! Ты чего клюв вниз опустил и ласты сложил? Ты их еще за спину заложи! Меня в начале девяностых полмесяца в КПЗ парили. Все допытывались, куда я дизтопливо, предназначенное для траулеров, сдыхал. Только хрен они у меня допытались! Так и пришлось выпустить. Не дрейфь, выплывем. Сделаю себе чучело из одной такой птички и в тире у себя поставлю. Мамой клянусь, ни одного промаха не допущу.

— Прекратить разговоры! — скрипуче сказал конвоир и больно клюнул Хилькевича пониже поясницы.

Что с него, пингвина, возьмешь!

— Сучара! — с чувством сказал Жора и, почесывая место клевка, пообещал: — Вот из этого козла чучело и сделаю!

— Если позволят, — осторожно сказал Русской, косясь на следующего за ними пингвина. — Они же вроде разумные, даже разговаривают по-английски. Международный язык, Жорик! Говори они по-русски или, скажем, по-китайски, никто бы и внимания не обратил. А тут, понимаешь, язык Шекспира и Вашингтона. И козлами ты зря разбрасываешься.

— А вот это правильно, — сказал из-за их спин пингвин. — Если каждый примат ластокрылов козлить станет, это бардак будет, а не Антарктида!

Жора радостно показал ему средний палец.

— Ну ты, разумное существо, — высокомерно сказал он. — Покажи мне палец! Слабо?

Скажем прямо, Хилькевич использовал последний аргумент в споре. Обычно этот жест делают от бессилия, когда у спорщика не хватает разумных доводов, чтобы обосновать свою позицию. Тогда он в качестве аргумента непристойно показывает средний палец и торжествующе улыбается — что, съел? Вместе с тем надо отметить, что этот аргумент бывает весьма весом, после него обычно разумных аргументов не оказывается у противоположной спорящей стороны.

— … — неожиданно сказал пингвин. — … … …. [14] И это доказывает, что любое живое существо можно достать. Даже пингвина.

А вот на это возразить уже было совершенно нечего. И Жора Хилькевич промолчал. Он только пожал литыми плечами, нахмурился и зашагал чуть быстрее, увлекая за собой Илью Константиновича. А тот как раз задумался. Одна мысль ему не давала покоя — где его преследователи, каких неожиданных ходов от них можно ожидать?

Ответа на эти простые вопросы он пока не находил.

Нет, братцы, мир несовершенен.

Только собираешься немного повоевать, опираясь на личную инициативу, стараешься держать все в секрете, наверх не сообщаешь, и вот на тебе! — там уже все знают, более того — шлют грозную радиограмму с просьбой воздержаться от каких либо силовых решений.

Генерал Макклейн был изрядно возмущен полученной радиограммой. Если в Вашингтоне ему не доверяют, то пусть присылают другого генерала, а лично ему, Макклейну, на месте виднее, начинать военные действия или время терпит. После такого недоверия у любого генерала есть два выхода — он уходит в отставку либо в запой. Генерал Макклейн нашел третий выход — он приказал своей маленькой армии выступить в поход. Конечно, он был не нов — еще английский адмирал Нельсон, получив сигнал, противоречащий его военной натуре, приложил подзорную трубу к выбитому глазу и хмуро сказал: «Ничего не вижу!», после чего приказал продолжить атаку. По примеру английского морского рубаки и поступил генерал Макклейн.