Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

Из кабинета прокурора все выходили взвинченные и раздраженные. Но прокурор с начальником отдела внутренних дел поехали на служебной машине последнего обедать в пельменную «Севан», где Гарик Сухиатян готовил великолепные хинкали, к которым в служебном кабинете непременно подавались не только уксус, масло и маринованный жгучий перец, но и бутылочка ледяной водки «Кристалл», без которой хинкали сильно теряли во вкусе, а Земляков остался один на один с Миленой Ружич, которая сразу же сделала официальное лицо и стала разговаривать с участковым таким тоном, словно именно он у нее год назад отобрал сумочку с косметикой и прокурорской зарплатой. А ведь это он, Земляков тогда не спал две ночи, а вычислил гада и задержал его. Разумеется, это оказался наркоша с промзоновского поселка. Деньги он уже успел потратить на маковую соломку у цыганской семьи Балашовых. Но Петрик Балашов рассудил, что себе дороже искать приключения там, где их может не быть, а потому, не признавшись в продаже соломки, деньги все-таки возместил. И все остались довольны, а Миленка на радостях даже поцеловала Землякова в губы, отчего он едва в радостный обморок не упал. А сейчас от ее тона мороз по коже пробирал. Был бы Земляков постарше, он бы сообразил, что Милена Ружич чувствует себя виноватой и это ее очень раздражает, вот она и пытается излишней официальностью неловкое чувство в собственной душе сгладить. Но он был молод, а потом ничего не соображал. Потому и смотрел на следователя прокуратуры печальными глазами.

— Завтра к десяти подходите, — холодно сказала Милена. — Определимся, и на кладбище поедем. Понятых там возьмем или заранее позаботитесь?

Земляков смотрел ей вслед, с горечью сознавая, что в купальнике он Милену никогда не видел. В форме видел, в ситцевом платье, даже в тренировочном костюме, а вот в купальнике — никогда.

А наверное, было на что посмотреть.

И от этой мысли настроение Владимира Землякова еще больше испортилось.

Печальная истина: кладбище — это место, которое ждет всех. Рано или поздно, но все мы обретем покой в подобном заведении, которое обычно принято именовать обителью скорби. Кулибинское городское кладбище было уютным, насколько может быть уютной такая обитель. С незапамятных времен кладбище облюбовали пьяницы и влюбленные. Пьяницы спасались на кладбище от милиции днем. Степенно сидели за столиками, пили за упокой похороненных поблизости людей и желали, чтобы каждому из них срок грустного и печального мероприятия, сопровождаемого печальными звуками марша Шопена, был отодвинут на возможно далекий срок. Наивные люди! Ну разве не понимали они, что каждым выпитым стаканом этот срок только приближают? Да понимали они, все понимали, потому и чувствовали себя на кладбище, как дома. Перепив, отсыпались в густых кустах смородины и сирени, а проспавшись, спешили домой, отдаться на волю языкастых, а порою и просто рукастых жен. Малые притеснения кулибинские пьяницы имели от местного юродивого, которого все ласково звали Мишанькой. Было Мишаньке лет двадцать пять, имел он редкую рыжую бороденку, которую бороденкой-то можно было назвать с большим трудом, уж больно неприлично она выглядела. Но неприлично ее никто не называл, уж больно плечистым и крепким казался Мишанька, вздумает обидеться — что с дурака возмешь? На кладбище Мишаньке жилось весело и вольготно, цветов здесь имелось — пруд пруди, конфетками и вкусным печеньем угощали, а в поминальные дни и многим иным наделяли. Одного только Мишанька на дух не переносил — любые спиртные напитки. Видимо, подспудно понимал причины, из-за которых убогеньким родился, крест бы железный кованый папеньке-пьянице в известное место! Ненависть Мишаньки к горячительным напиткам доходила до того, что частенько он погуливал по кладбищу с деревянной клюкой, и не дай бог в этот момент попасться ему за распитием — накажет, и очень больно! Но это было неизбежное зло, вроде вытрезвителя, с которым любому пьянице однажды приходилось знакомиться, а далее просто приходилось мириться. Вечерами на кладбище приходили влюбленные. Их тоже привлекало туда изобилие зелени и большое количество свободных скамеек, а главное — возможность остаться вне пересудов сплетниц, которых в провинциальном городке, где почти все знали друг друга, тоже хватало. Надо сказать, что кулибинское городское кладбище в немалой степени способствовало заключению браков и повышению рождаемости.

Раньше на кладбище работало несколько ребятишек с темным уголовным прошлым, которые за сравнительно небольшую плату выкапывали очередному бедняге, покинувшему бренный мир, вполне просторную могилку. За пару литров и полусотенную купюру они же его и закапывали в сырую землю. Но ветры свободного предпринимательства долетели и сюда. Первым осознал бездонную щедрость матери-земли кулибинский кооператор Валентин Сергеевич Буреев, в просторечье Бурей. Кладбище показалось ему достаточно выгодным местом для приложения накопленного праведными и неправедными трудами первоначального капитала. Оно обещало постоянную прибыль при минимальных вложениях. Разумеется, Буреев, прежде чем начать дело, посоветовался. Как говорится, мудрый совет и ворон охотно выслушает. За советом Бурей обратился к Мишаньке, который твердым умом не отличался и сызмальства старался держаться поближе к священникам, а это доказывает, что ум и здравый смысл располагаются в разных полушариях человеческого мозга. Валентин Сергеевич нашел Мишаньку у могилки Герою Социалистического Труда видному животноводу области Степану Кугультде. Мраморный животновод нежно обнимал белых мраморный барашков. Мишанька сидел за мраморным столом, рассеянно глядя перед собой бездумными голубыми глазами, и вкушал конфету. Грозная деревянная клюка, ободранная в многочисленных местах, лежала перед ним на столе.

— А скажи, Мишанька, — положив перед юродивым большую конфету «Гулливер», ласково спросил Буреев. — Быть кооперативу на кладбище или пока еще подождать требуется?

Мишанька конфетой заинтересовался, увидев же, что на обертке изображена почти что его копия, засмеялся, захлопал в широкие мозолистые ладоши и сказал торжественно, словно поп при исполнении обряда:

— На седьмой день создал Господь в числе прочих тварей кооператора. И увидел Господь, что это хорошо!

Буреев понял, что разрешение свыше получено. С тех пор кооператив, позже преобразованный в ООО «Стикс» забрал в руки все кладбищенские дела и даже за отпевание покойников деньги шли не напрямую в церковь, а через кассу товарищества. Постепенно Бурей, как новоявленного кооператора называли близкие друзья, отделил кладбище от государства, стал своего рода кладбищенским мэром. Надо сказать, что и на этом печальном поприще он себя показал рачительным хозяином. Кладбище постепенно приобретало цивилизованный вид. Валентин Сергеевич даже пьяных с него не выгонял. Памятуя о том, что и с паршивой овцы можно сорвать клок шерсти, с пьяниц он этот самый клок получал в виде мелких хозяйственных работ, вроде уборки территории, устраивая время от времени нечто вроде известных в свое время коммунистических субботников. Пьяницы поначалу ворчали, но постепенно смирились и в добровольно-принудительные работы даже втянулись. Понятное дело, каждому хочется в чистоте посидеть, а не среди пустых бутылок и ржавеющих консервных банок! К уборке кладбища постоянные его завсегдатаи относились, как к работе на даче: хочешь не хочешь, а однажды огород придется перекапывать, и картошку сажать тоже придется.