Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Годится, — сказал гремлин, и Ляля оживленно захлопала в ладоши.

— В общем, так, — сказал Дворников, обращаясь уже к нам. — В общих чертах мы договорились. Заключим договор на ремонт и постоянную готовность техники. Отдельным пунктом включим в договор безопасность пилотов, лояльность, значит, а они нам этого своего начальника сдают.

— А они что взамен требуют? — хмуро поинтересовался капитан.

— Чтобы летали побольше, горючего, значит, от пуза, условия в каждом самолете за спинкой кресла пилота. Не привыкли они к нашим условиям, холодновато беднягам.

— А по шапке нам за это сверху не дадут? — все еще осторожничал Лаггер.

— Нас для чего прислали? — удивился Дворников. — Решить все задачи, связанные с неисправностями самолетов и травматизмом пилотов. Разве мы эти задачи не решаем?

Вечером после встречи с представителем гремлинов мы с Лялей гуляли.

— Я о вас хуже думала, — сказала Ляля. — Знаешь, у нас в доме старичок один безобидный жил. А в тридцать девятом его забрали. Сказали, что он шведский шпион. Такие наглые его забирали! Ужас просто! Слушай, а ведь это здорово будет, если они нам помогать станут!

Она остановилась и неловко клюнула меня холодными губами в щеку.

— Ты мне будешь писать?

— А как же начальник штаба? — глупо удивился я.

— Дурак, — гневно сказала Ляля. — Ну приезжает, ну знаки внимания оказывает. Что я ему, пэпэжэ? Говорит, что нравлюсь. Но мне-то он совсем не нравится!

И мы еще раз поцеловались, теперь уже по-настоящему.

Ближе к одиннадцати часам капитан Лаггер и наша троица сидели в комнате жилого дома, занятого под штаб, и разглядывали планшетку, в которой сидел начальник гремлинов. Лапы у него были связаны, он был в малиновом кафтане и зеленых штанах, в ботинках на высокой шнуровке, а на рукаве его пиджака темнела коричневая повязка с белым кругом, в центре которого паучье топорщилась свастика. Начальник гремлинов казался угрюмым и недовольным, видимо, он сам не ожидал предательства со стороны своих соплеменников. Тем не менее он старался казаться несломленным, и когда капитан Лаггер легонько щелкнул ногтем по целлулоиду планшетки, гремлин вскинул перепончатую лапку в нацистском приветствии. И это еще раз доказывает нехитрую мысль, что сволочи от нормальных людей отличаются не по полу, расе, вероисповедованию или, скажем, росту, они отличаются неистребимым и постоянным желанием сделать пакость другим людям, даже в тот момент, когда им самим хорошо.

Капитан Лаггер холодно улыбнулся пленному гремлину, и по этой улыбке можно было судить, что того ожидает в самом ближайшем будущем. Но это были уже его, а не наши обязанности.

А еще через час я проводил в ночной полет Лялю.

Дул ветер, по черному полю бежали редкие извилистые змейки поземки.

— Я напишу, — сказал я. — Я обязательно напишу.

Рукой в колючей варежке она провела по моей щеке.

Из-за ее спины высунулся гремлин. На нем был неуклюже сшитый из овчины полушубок и шапочка, напоминающая буденновский шлем. Гремлин помахал мне рукой.

— Все будет хорошо, мальчик, — сказала, забираясь в свою кабину, майор Горькавая.

Покачивая крыльями, самолеты выруливали на старт. Двигатели увеличили обороты, и машины, словно фантастические птицы, тяжело поднимались в воздух. Я смотрел, пока они не исчезли во тьме, и не мог заставить себя уйти с поля, запоздало понимая, что я так и не сказал Ляле чего-то очень важного для нас обоих.

— Пора, — сказал Дворников, подойдя сзади. Звучно усмехнувшись, он ядовито добавил: — Не грусти, Аркаша, не последняя баба в твоей жизни.

И я еле сдержался, чтобы не вмазать старому гусару по улыбающейся физиономии, хотя и понимал, что он всего лишь хотел меня ободрить.

— Я напишу, — сказал я вслед улетающему во тьму самолету. — Я обязательно напишу.

Но написать Ляле я не успел.

Сразу после нашего возвращения в расположение войска перешли в наступление под Волховом. Тогда мы еще не знали, что началась трагическая и печальная Любанская операция, целью которой стало оттеснение противника от Ладожского озера. Основной задачей являлось снятие блокады Ленинграда. В первые дни все повеселели. Ходили слухи, что в Ленинграде очень нехорошо, мизерные пайки выдаются по карточкам, практически население голодает. Деблокада означало возвращение в город нормальной жизни.

Наступление оказалось неудачным, а наш полк угодил в самое пекло. Войска по мере продвижения встречали все возрастающий отпор врага. И немцы, и мы несли большие потери.

А наш полк после ожесточенных боев попал в окружение. Случилось это в начале февраля сорок второго года.

Что происходило вокруг, мы узнали позже. Но тогда мы оказались в окружении немцев, в редких лесах, встающих над потревоженными торфяными болотами. Отбиваясь от немцев, мы уходили в глубь замерших болот. Леса вставали перед нами ободранными, изломанными деревьями. Иногда по нескольку дней нечего было есть. Морозные ночи вгоняли в тоскливое отчаянье.

В нашей группе оказалось восемь человек. Командование взял на себя капитан Скиба. За эти дни он потемнел и осунулся, потеряв десяток килограммов, но живости своей не потерял. Кроме Дворникова, Вострикова и меня, в группу входили четверо красноармейцев. Фамилии их я помню до сих пор — Богданов, Лазарев, Батька и Ванюк. Имена, правда, уже стерлись из памяти. Винтовки свои они бросили, сняв с них затворы, и вооружились немецкими автоматами. Машинки были капризными, за ними следовало постоянно следить, но в скоротечном бою они здорово выручали. Автоматы были и у нас, хотя с табельным оружием мы не расставались.

Мы шли на северо-восток, оставляя за собой сплетенные из прутьев времянки ночлежек. Постоянный холод и голод, терзавший наши желудки, воспринимались с отстраненным равнодушием. Обросшие, грязные, в разношерстной одежде, которую мы брали у мертвых, чтобы не замерзнуть, наша группа выглядела жалко. Случившиеся бои перемешали войска, можно было в любое время нарваться на группу немцев, которые по неосторожности вклинились в расположение наших частей и теперь в свою очередь отходили в расположение своей группировки «Яшке». Обе стороны были обозлены случившимся положением, поэтому в стычках оказывались беспощадными. Пленных обе стороны не брали — их некуда было вести. Тяжелораненых добивали из милосердия — их невозможно было вынести.

Иногда мы наталкивались на места прошедших боев. Торфяники были перепаханы разрывами снарядов и гранат, всюду вповалку лежали мертвые тела, валялась разбросанная амуниция, окровавленные бинты, мертво смотрели в небо разбитые пулеметы, валялись вверх колесами маленькие курносые сорокапятки. Преодолевая брезгливость, мы осматривали убитых. У них могло оказаться то, что помогло бы нам выжить. У убитого немца в ранце мы обнаружили большую целлулоидную упаковку с запрессованными в нее большими белыми таблетками. Капитан Скиба знал, что это такое.