Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

— Хорошо, — согласился я. — Завтра к десяти. Но имейте в виду, если в вашем кабинете мы вопрос не решим, будем его в моем кабинете решать.

— Да Боже милостивый! — председатель заломил руки, и лицо его приняло скорбное выражение. — Да что же это вы меня обижаете? Да не сомневайтесь, все сделаем, освободится ваша квартирка, завтра в семейное гнездышко и заселитесь.

Всю первую половину дня я чувствовал гадливость, словно меня в помои головой сунули. Не нравилась мне эта рожа председательская. Нет, все-таки какие только типы не проявляют себя в военное время! Одни на фронте себя не жалеют, другие от голода загибаются, по карточкам хлеб получают, но есть и такие, вроде этого председателя, клопы кровососущие, им и в блокаду хорошо, им в любые времена хорошо. А уж если вокруг всеобщее неблагополучие, то тут они начинают жировать, используя для того любой мало-мальски подходящий предлог.

На мой взгляд, клопов такого рода хватало и в блокадном Ленинграде.

Пока одни пытались выжить, были люди, которые пытались на этом нажиться. Ценные картины, золото, фамильные драгоценности обращались на черном рынке, уходя за бесценок — буханку ржаного хлеба, газетный кулечек сахару, кусок сливочного масла. Однажды нашлись сволочи, продававшие под видом жира белый американский солидол. И люди брали! Мне кажется, таких спекулянтов надо было стрелять на месте, не тратя времени на судебные разбирательства.

— Здрасьте! — насмешливо сказал майор Коротков. — А каким же макаром тогда выяснить, где они все берут? Тут вот к нам письмо попало одного деятеля, военврача, он все жалился родственникам в хлебный Ташкент, что не может им посылочку с продуктами послать, мол, не пропустит пока таких посылок почта. Ну взялись мы за него, что ты думаешь? Они продукты, предназначенные для госпиталей, похищали. Сам понимаешь, смертность большая, а они даты смерти указывали более поздние, а продукты списывали и на черном рынке толкали. Ты бы посмотрел, что у него в квартире лежало — Третьяковке и Эрмитажу только облизнуться!

— Больше чем у мясника? — удивился я.

— Не меньше, — горячо сказал Коротков. — Точно тебе говорю!

Но даже в таких жутких условиях люди работали.

Даже в таких адских условиях.

Они голодали, умирали, преодолевали страдания, выпавшие на их долю, и продолжали работать. Они помогали армии воевать, они спасали, кто-то из последних сил снабжал горожан топливом, кто-то спасал детей, организовывал больницы, обеспечивал работу заводов, фабрик. Голод, холод, обстрелы, смерть — они соседствовали с борьбой людей, за жизнь и будущее.

— У нас зимой был случай, — сказал майор Коротков. — По линии военной разведки пришла информация о немецком резиденте. Надо брать! Отрядили на это трех оперов. А куда им — сами на ладан дышат. Ну, что ни говори, а приказ исполнять требуется. Только чувствуют они, не дойти. Ну тогда двое пайки одному, самому крепкому отдали. Тот пошел и взял сытого здорового резидента, у того в кладовке несколько рюкзаков с тушенкой и концентратами лежали. Не голодал, немец, не голодал!

Сам майор был худой, жилистый, темнокожий, словно его в коптилке держали. И кожа лицо так обтягивало, что строение черепа можно было изучать. В то время мне казалось, что все ленинградские оперативники на одно лицо. Голод делал их похожими друг на друга. Люди превращались в каких-то, знаете ли, стариков, потому что уничтожался жировой слой, и значит, все мышцы были видны и сосуды тоже. И все такие дряблые-дряблые были. Вот и майор был таким.

О нашем задании он ничего не знал, но догадывался, что мы в Ленинград не помогать местным органам приехали, совсем другие перед нами поставлены задачи. Но вопросов он не задавал, в наши дела старался не вникать. Оно и понятно, на кой черт себя загружать чужими заботами?

Но, начав выполнять задание, мы столкнулись еще с одной проблемой. Про «зеленые цепочки» когда-нибудь слышали?

Так вот — «зеленые цепочки».

Это работали диверсанты. А кому еще пускать особые ракеты, обозначая важнейшие оборонные объекты города? Зеленые цепочки вспыхивали над городом ночами, когда немецкая авиация прилетала бомбить город. С ракетчиками боролись, их отлавливали и по законам военного времени после недолгого следствия ставили к стенке. Но существовала одна неуловимая группа, которая вызывала особую тревогу командования. Несколько раз диверсантов преследовали, и каждый раз следы преследуемых терялись на Алексеевском кладбище, при обстоятельствах почти мистических. Один раз диверсанта загнали в склеп, милиционеры видели, как он туда нырнул, однако склеп оказался пустым. Второй раз работники НКВД преследовали диверсанта до свежей могилы, а когда после недолгого выжидания осторожно подошли к могиле и заглянули в нее, яма оказалась пустой, хотя деться диверсанту было просто некуда. Ну еще выяснились некоторые нюансы, в которое высокое начальство не хотело верить по причине того, что стояло оно на сугубо материалистических позициях и в мистику не верило. Тем не менее разговоры, очевидно, имели место, поэтому было решено задействовать наше особое подразделение. Начальство действовало по принципу: прикажу — сделают, глядишь, оно все и объяснится. В чудеса, конечно, никто из начальства не верил, там сидели сплошные материалисты, но ведь как оно бывает — в глубине души самого грубого материалиста порой живет во всем сомневающийся идеалист. Мы были тем самым инструментом, который должен был примирить материалистические и идеалистические струнки в начальствующих душах и дать ответ на вопрос — что, в конце концов, происходит?

Кладбище мы облазили досконально.

Там были еще старые дореволюционные захоронения — пузатые, как лабазы, купеческие памятники, гранитные плиты с выбитыми профилями давно канувших в Лету актеров, склепы каких-то графов, князей, егермейстеров, корнетов и полковников, порой даже встречались могилы генералов. Революционный гнев трудящихся и здесь их не оставил — многие памятники, особенно статуи генералов, были повержены на землю. У мраморных фигур отбиты носы и погоны, бронзовые казались ущербными из-за многочисленных оспин, оставленных не менее чем ломами. Здесь пролетариат потрудился на славу, а общую картину разрушения дополнили разрывы случайных снарядов и авиабомб, залетающих в эту скорбную обитель во время обстрелов и бомбежек города.

Нам показали склеп графа Кляйнмихеля, в котором по наблюдениям сотрудников милиции скрылся ракетчик. Склеп был просторным, с двумя надгробиями и мраморным столиком, рядом с которым белели мраморные же скамейки. Под скамейкой лежало несколько бумажных комочков. Развернув их, мы обнаружили, что брошенные комочки являются обертками от упаковок свиного сала, неизменно входящих в рацион диверсантов, которых забрасывали в советский тыл. Наличие оберток указывало на то, что здесь и в самом деле какое-то время находилось фашистское логово. Мы обшарили склеп, но больше ни черта не нашли. Мы даже заглянули в гробницы, сдвинув для того тяжелые плиты, накрывающие их. Гробницы были пусты. И нигде даже намека на какие-то приспособления, благодаря которым можно было бы открыть какой-то вход в тайное убежище.